не потеряло ругательного и вообще всякого смысла. Федя и офеня менялись, Бледный Алекс тащил исправно, молча и зло. Обратно шли уже не так таясь. На остановках Алекс спокойно-нежно рассказывал, как однажды в Средней Азии, куда он ездил за анашой, одного вора весом восьмидесяти восьми килограммов подстрелили и как он его вытаскивал. Вор в конце концов помер. Алекс его закопал вместе с золотыми часами и кольцами, что он особенно подчеркивал, поясняя загадочность своей артистической натуры, чуждой практицизма.
– В Ташкент мне пора, там дела делаются, а в Москве все стало пусто, хоть шаром покати. Лет десять назад я взламывал без всякого страха, никто на иконщиков не охотился, а теперь вилы в бок. Ну и ты хорош. Зачем бабку мочил, а если бы она копыта откинула? С вами так дуриком можно и вышку схлопотать. Добро бы из-за чего, что, у нее кусок золота был?
Феде было жаль зеленовато-бледного осунувшегося, страдающего, по-видимому, от сильных болей офеню: «Зачем молодой здоровый парень стал вором-побирушкой?»
Взмокнув от усилий, с трудом притащив раненого офеню в рощу, Бледный Алекс мастерски при свете карманного фонаря, закрытого сверху плащом, обработал рану: засыпал ее стрептоцидом, сделал укол. Офеня был в полуобморочном состоянии. Алекс одобрил его терпение:
– Радуйся, что я ширяльщик, дурак. Мог бы хирургом классным быть. Без аптечки не езжу. Сам два раза с разбитым черепом отлеживался, по другим, не иконным делам, – изящные, с длинными пальцами его руки работали ловко, уверенно.
Из горлышка распили на прощанье бутылку без закуски. Алекс сказал Феде напутствие, заглушив его длинным изысканно-вычурным ругательством. На большой скорости «жигули» вырвались из леска и напрямик по изрытому полю заковыляли прочь от двора Филипповны, чернеющего, как головешка, среди синеватого сумрака. С отъездом компании Феде стало как-то сразу легче, и он направился в город с облегченной душой, стараясь отвлечься от неприятных мыслей о раненой старухе, о быстрых ловких пальцах Алекса, внушавших ему страх своей профессиональной прыткостью.
«Нет, все-таки все жулики – люди талантливые, увертливые. Без талантов их быстренько бы всех похватали».
У парома мелькали цветные огоньки проплывающих судов, раздавался плеск поднятой ими волны, ночная Волга жила шумной проезжей улицей. На всякий случай он заплатил шоферу машины, дожидающейся переправы, рубль и влез в МАЗ – вдруг ловить будут. МАЗ довез его до города.
У свиновода все спали. Федя облегченно увидел во дворе газик шефа. Заспанные Воронок и Аспид с большим удивлением и недоверием выслушали рассказ о злоключениях офеней, о беспокойстве в стойбище, посещаемом ночным незнакомцем, о старухе, отвезенной в больницу с разбитой головой. Воронок обозлился:
– Щенки! Бабку порешили из-за сторублевого сильвера!
У Аспида с Воронком наконец-то наметилось стоящее дело, они нашли километрах в тридцати от города небольшую заброшенную церковку семнадцатого века со старыми иконами и древними царскими вратами. Приход там давно распался, церковь закрыта, но ее охраняют как памятник старины, и без взлома не обойтись.
Аспид нервно заходил по свиноводовой горнице. Свиньи, услышав шаги, оживились.
– Уходить придется, я не пустой. Кроме всякой мелочи я за полторы штуки у здешнего попа оклад взял. Иди, забирай ксивоту, и линяем. Чтобы через час был. Впрочем, можешь поездом ехать, если боишься. Есть шанс, один из ста, попасться. Наверняка постам ГАИ дана инструкция шмонать иконщиков. Уходить надо сейчас, чтобы к утру быть за пределами области.
Федя с неохотой пошел в гостиницу, разбудил дежурную, взял свой липовый паспорт, собрал одежду, сложил в рюкзак бумаги, выкраденные из архива. Ему очень не хотелось уезжать из полюбившегося города. Дома смотрели как-то доверительно, уютно, еще голые старые деревья имели какое-то особенное, о чем-то говорящее выражение. Шумели они ветками со значением, как будто переговаривались между собой. Старые церкви, вросшие в землю и залитые асфальтом, как пенкой времени, имели разное, почти человеческое выражение, каждая смотрела по-своему из-под несимметричных, с любовью вылепленных наличников.
Камни, камни, со всех сторон камни, послушно, как воск, принявшие формы живших в камне людей. Камни, как ракушка улитки по форме того мягкого и теплого, что есть человек и что тверже всего на свете. Камень – воск в руках человека, на нем отпечатки рук людей, лепивших из него.
Федя взглянул на свои руки – они тоже могли бы формовать камень, придавать ему свое подобие.
«Каждый человек должен построить дом, написать книгу, родить сына». Здесь, в этом городе был его отчий дом, здесь отчие камни говорили с ним родными руками прошлого. Как он оказался здесь с фомкой в руках в компании подонков? Придется, видно, немножко пожить по-другому. Его занесло в это общество напрасно, предки как-никак в разбойниках и татях не ходили – все в стольниках, в воеводах, в походы на татар, литовцев полки водили. Один даже в летописи упомянут, на Куликовом поле с честью погиб.
У городского сада он задержался. В деревянном павильоне, где было кафе, было шумно, играл музыкальный автомат. Певица заливисто распевала: «Горячи бублики, гоните рублики…»
«Пожить бы здесь надо, с женой, с дочкой в отпуск приехать», – он прошел, увязая в весенней грязи, к обрыву. Чернел собор, высокие, узловатые от времени липы шумели у обрыва особенно слышно. Федя почему-то прочитал полушепотом, несколько переделав, трогательную наивную эпитафию, которую он прочел на сельском кладбище:
– Тише, ветви, не шумите, тетю Аню не будите.
Про себя он уже называл свой уголовный вояж «путешествием в молодость тети Ани».
По времени он уложился. И Аспид, и Воронок уже сидели в машине. Свиновод провожал их, упаковывая в дорогу корзину купленных Аспидом живых кроликов и трех поросят, повизгивающих в мешке.
– Это еще зачем? – искренне удивился Федя.
Зачем, он узнал уже в дороге, немного позднее. Ехали они не по большакам, а по магистрали открыто. Мешок с поросятами Аспид дал Феде на руки и велел сильно щипать поросят, когда подъедут к посту ГАИ. Их действительно остановили, проверили документы, права. Воронок показал справку и патент бригады строителей коровников:
– В Октябрьском районе зашибали, товарищ лейтенант. Вот поросяток домой везем, здоровые у вас тут поросятки.
Лейтенант козырнул, улыбаясь пронзительным визгам щипаемых Федей чушек.
Отъехав от контрольного поста ГАИ, Воронок пояснил:
– Понял, профессор, для чего поросята нужны? Сразу видно – здоровые сельские хозяева едут. Лучший пропуск и сам о своей благонадежности орет. Иконщики с поросятами не ездят.
Развивая баснословную скорость, они мчались прочь. Воронок объяснял Феде настроение своего шефа, впавшего в мрачную злобную неразговорчивость:
– Обмишурились, профессор. Ничего здесь нет. Твои тетки басни рассказывали. И икон здесь
