— Да о чем разговор, Филипп Ильич? Я охотно передам его тебе с рук на руки. Тем более что после того, как Штейн передал нам документы профессора Рикарда, расстрельный приговор в отношении него, как я слышал, пересмотрен и отменен. Охотно вам его уступаю.
— Это еще не все, — Головин не собирался закончить разговор на Штейне.
— Все, что в моих силах, Филипп Ильич. Чем могу служить?
— Верни мне еще одного моего сотрудника, которого ты у меня нагло украл.
— Осипова?
— Осипова, — подтвердил Головин.
Несколько секунд длилось молчание.
Наконец голос, в который Рукомойников напустил неподдельной грусти, сообщил:
— Не могу. Извини меня, Филипп Ильич, но не могу.
— Паша, — рыкнул в трубку Головин. — Ты с кем шутишь, Паша?
— В самом деле, не могу! У меня его нет, — стал оправдываться Рукомойников.
— Куда ты его дел, сукин сын?
— Филипп Ильич, как на духу говорю — нету его у меня. Я его посадил в самый хороший, самый лучший, можно сказать придворный лагерь, чтобы он в себя пришел и умнеть начал. А этот твой Осипов выкинул фортель — сбежал.
— Как это сбежал?! Разве из наших лагерей можно сбежать?
— Я серьезно говорю, Филипп Ильич, — оправдывался Рукомойников. — Сбежал. Записался в штрафники. Вербовщики набирали штрафников и заглянули в двадцать первый лагерь, к политическим. Им-то лишь бы галочку в отчете поставить, мол, заглядывали, предлагали, желающих не нашлось. А твой орел взял и вышел из строя. Начальник лагеря ничего поделать не мог. Приказ о наборе штрафников из числа осужденных подписан Верховным главнокомандующим. Тут даже Лаврентий Павлович не помог бы. Так что ищи своего орла в действующей армии.
— Это как я его теперь искать буду? У нас десять миллионов под ружьем!
В трубке покашляли.
— Не отчаивайся, Филипп Ильич. Найти его несложно. Во-первых, не надо искать его в гвардейских частях, авиации, артиллерии и тому подобных танковых войсках. Ищи его в штрафных ротах и батальонах. А это совсем не сложно с твоими-то возможностями. Подумай хорошенько, где планируется наше наступление?
— На Украине? — переспросил Головин.
— Вот там и ищи, — посоветовал Рукомойников и положил трубку.
Сентябрь 1943 года. Куба, п-ов Икакос, Варадеро.
В часе езды от Гаваны в океан упирается длинная и узкая песчаная коса длиной в добрых два десятка километров и шириной всего метров двести. Она уходит в океан и загибается коротким отрезком вправо на манер кочерги или, сказать точнее, клюшки для хоккея с мячом. Если смотреть на косу со стороны острова, то справа идет неширокая, неглубокая и очень спокойна лагуна, с одной стороны защищенная от штормов косой, а с другой — островом. Слева накатывают на берег волны Флоридского пролива. До самой Флориды тут рукой подать — не более восьмидесяти верст. Все эти двадцать километров, вся эта коса, идущая в океан почти параллельно линии берега, — один большой сплошной пляж из чистейшего белого хорошо прогретого песка. На этом пляже устроены навесы и беседки, крытые тростником, под которыми хорошо укрываться от солнца, чтобы не обгореть с непривычки.
От начала косы вглубь ведут две асфальтированные дороги, которые километров через пять соединяются в одну. Эта единственная дорога идет по правой стороне, вдоль самого берега лагуны, до окончания косы, где, повторяя очертания берега, заворачивает направо и кончается, приведя вас к очаровательной маленькой бухте, в которой пришвартованы прогулочные яхты и катера. Между асфальтовым шоссе и пляжем все двадцать километров сплошняком заняты относительно небольшими каменными домиками с плоскими крышами, оштукатуренными и побеленными. Между домиками растет трава, кое-где посажены приземистые пальмы с толстыми косматыми стволами. Домики победнее — это жилища туземцев, побогаче — гостиницы, пансионаты и просто частные дома, сдаваемые хозяевами отдыхающим.
Таков Варадеро, один из лучших курортов мира. Прибавьте сюда триста солнечных дней в году, теплую и прозрачную океанскую воду цвета бирюзы, смешливых услужливых туземцев и страстных доступных туземок, и тогда вы поймете, что если и есть где-либо рай земной, то это как раз Варадеро.
Даллес сыграл непонятно. Он отправил Штейна именно сюда. Вместо обещанного знакомства с новой родиной, вместо шикарной Флориды, Олегу Николаевичу надлежало отдыхать на Кубе. Официально было объявлено, что Штейн летит в Западное полушарие в награду за блестяще проведенную диверсионную операцию в районе норвежского Намсуса, а также для того, чтобы восстановить силы перед выполнением новых заданий. Штейн понял, что Даллес просто отсылает его из Европы. Сам он в это время через свои каналы будет перепроверять весь тот трубный вой, который прошел в английской и немецкой прессе относительно штурма Намсуса. На время перепроверки Штейн Даллесу совершенно не нужен ни в Швеции, ни в Норвегии, потому он и сплавил его под благовидным предлогом подальше от Европы, чтобы тот не мог повлиять на ход проверки и тем более помешать ей.
Эта догадка Штейна подтверждалась тем, что в качестве сопровождающего лица Даллесом был отряжен Джон Смит. Тот самый капитан Смит из армейской контрразведки, который так бездарно допрашивал Штейна в первые дни его пребывания в американском посольстве. Насколько Смит был дрянной контрразведчик, настолько же он был хороший соглядатай. Очень скоро Штейн заметил, что практически никогда не остается в одиночестве. Смит постоянно находил поводы навязать ему свое общество. Впрочем, во Флориде Штейну все-таки удалось побывать. Из Европы они летели с промежуточной посадкой в Сент-Джонсе. После дозаправки путешественники этим же самолетом прилетели в Тампа-Бей, где пересели на маленький шестиместный бипланчик, который за каких-то пару часов доставил их в Гавану. Всюду, на аэродроме Сент-Джонса, в Тампе и тем более по прилете на Кубу, капитан Смит был рядом, тихий, как тень, и предупредительный как лакей. Пока в самолетные баки заливали керосин, Штейн давал понять Смиту, что у него есть срочные интимные дела. Американец, летевший этим маршрутом не первый раз, молча показывал, где находится сортир, провожал Штейна до двери… и занимал соседний стульчак.
Перелет из Европы на Кубу занял больше суток. Когда они приземлились наконец в аэропорту Гаваны, Штейн уже совершенно отчетливо ненавидел капитана Смита. «Что он за мной ходит? — устало недоумевал Олег Николаевич. — Он что же, чудак, думает, что я в сливные бачки стану подбрасывать шифровки для сообщников?» Глядя, как Смит тщательно осматривает белый фаянс после того, как им попользовался Штейн, Олег Николаевич очередной раз вздыхал: «Остолоп — он и в Африке остолоп».
