Остается только одно. Если взять атамана в заложники и поговорить с ним с позиции силы, а потом освободить – то может что-нибудь и выйти. А вот чтобы с ним отсюда удрать, на такое невозможно надеяться. Не то сейчас время, чтобы игры в заложники устраивать, да и не поймут их казаки, шлепнут вместе с атаманом, не задумываясь.
– Я вам сейчас все расскажу…
Пасюк положил свои ладони на стол, намереваясь толкнуть его на Шубина, потом одним прыжком перепрыгнуть и навалиться на атамана сверху. И тихо мирно переговорить о возникших между ними «непонятках»…
– Ой!
Только Пасюк решился провести эту акцию, как страшный удар в грудь тем же столом прижал его к стене почище колодки, и услышал нехороший шубинский смешок.
– Ты бы не баловал больше, «товарищ»! Ни к чему это, да и не поможет! Мы хоть люди серые, скотине всю жизнь хвосты крутили, но ведь не пальцем деланые!
Напряжение внутри росло – Родион всем естеством чувствовал, что происходит что-то нехорошее. Лица столпившихся возле атаманского дома казаков были хмурыми, ожесточившимися, не выражали ничего доброго, одну только злобу.
Несколько станичников живо таскали воду из колодца, наполняя ею огромное корыто, предназначенное для поения скота. Но сейчас оно было пустым – ледяной водой скот не потчуют.
– Ты, вашбродь, не кипишись, ради бога, а то худо будет. Доброе сердечко у тебя. Помалкивай, да не дергайся!
Родион вздрогнул от тихо произнесенных прямо в ухо слов – Кузьма Лифантьев стоял у него за спиной, и он хорошо слышал, как скрипят у приказного зубы, будто раздирает внутри еле сдерживаемый гнев.
– Что случилось? – столь же тихо спросил Артемов.
– Двух стариков в Шимках красные расстреляли, за то нападение у Тибельти. Сейчас месть вершить будем, благо командир ихний у нас есть. Купать будем их красное благородие, пока не окочурится!
«Фашисты какие-то, что генерала Карбышева в лед превратили». – Родиона затрясло – весна только начала вступать в свои права, но сегодня ударил легкий морозец, и вода в лохани быстро стыла, замерзая большими каплями на деревянных стенках.
И тут он увидел Ермолаева – голого, но в грязных подштанниках, окровавленного, сильно избитого. Лицо красного командира было превращено в кровавую маску. Его гнали тычками три казака, но своими плетьми почему-то не стегали по беззащитному телу. И только Артемов подумал про это, как Кузьма тихо пояснил:
– Раненый в воде кровью быстро исходит, а потому замерзает быстро. А эта сука красная пусть подольше помучается. Потому и подштанники оставили, чтоб раньше времени не подохла гадюка красная!
«И этот – зверь, а я думал нормальный человек. Ермолаева за что казнить-то? Не он ведь стариков расстреливал!» – мысль пронеслась галопом, и тут же одна сменилась другой.
«Как же они без приказа самого Шубина казнят?! И где Пасюк? Почему атаман безобразие это не пресечет?»
– Давай, краснюк, покупайся!
– А то грязноват ты, сволочь!
– Хоть кровь казачью на лапах обмой!
– Сволота большевицкая!
Ермолаев смотрел на гомонящих казаков глазами затравленного зверя, ничего им не отвечал на оскорбления, только кривил окровавленные губы. Но, подойдя к огромной лохани, все понял и со сгустком крови выплюнул изо рта злые слова:
– Пулю пожалели, казаки?! Помучить, изгаляться жаждете?! Ничего, и за это вы заплатите, юшкой своей умоетесь!
– Хватай его, станичники!
– Пасть заткните, пусть словами своими подавится, тварь!
Казаки навалились на Ермолаева, и через десяток секунд связанный по рукам и ногам краском, подняв тысячи брызг, ухнул в корыто. Глаза Ермолаева чуть не вылезли из орбит – наверное, ледяная ванна ошпарила тело почище кипятка.
Он еле слышно замычал, не в силах сказать хоть одно слово. Но и эти звуки были слишком выразительны. Может быть, стало легче, если бы Пахом закричал или обложил бы матами казаков, вот только во рту кровавилась толстая деревяшка, обвитая шнуром, концы которого были связаны на затылке беспомощной жертвы.
– А вот еще один гад, станичники!
Все обернулись на громкий выкрик атамана Шубина и тут же радостно взревели. Повернулся и Родион и тут же заледенел от ужаса – два дюжих казака крепко держали в руках избитого и окровавленного Пасюка, что злобно посматривал на собравшихся правым, не заплывшим от удара оком. Зато левый глаз, уже пострадавший в Шимках, снова заплыл и отсвечивал всеми переливами радуги.
Впрочем, Артемову даже показалось, что Пасюк смотрит на галдящих казаков несколько растерянно, будто не понимает, что происходит вокруг и не догадывается об уготованной ему участи.
– Макаем их вместе, пусть поплавают!
Предложение атамана вызвало радостный гул и молниеносные действия казаков. Пасюк только успел раз глухо выругаться, как был раздет до исподнего, крепко связан, и получил такую же изгрызенную деревяшку в рот в качестве кляпа. Именно эти видимые следы зубов говорили о том, что ею часто пользовались, а это и надавило на нервы Артемова, и без того раздерганные событиями недавнего прошлого.
Плюх!
Брызги полетели в разные стороны, попав и в лицо Родиона. Ледяная вода должна была остудить закипающее бешенство, но произошло наоборот. Вид Пасюка, без звука извивающегося в этой холодной купели, что твой налим, окончательно толкнул на безумный шаг, хотя краешек мозга прямо вопил о чрезвычайной глупости задуманного.
– Что вы делае…
Договорить Родион не смог – мозолистая ладонь Лифантьева зажала ему рот, а в ухо зашипели разъяренным тигром:
– Молчи, безумец, не юродствуй. Краснюков не спасешь, а вот себя погубишь, дурак! Ай, сукин сын!!!
Артемов в ярости чуть ли не откусил казаку палец своими крепкими зубами, и тот, забыв про уговоры, возопил от боли мартовским котом, которому прищемили «хозяйство».
– Ты че творишь, убогий?
Артемов не обратил никакого внимания на вопли Лифантьева и встал в самую обличительную позу, которую мог когда-либо видеть, властно вытянув указательный палец.
– Вы что творите, волки позорные?! Кровищи еще не напились, козлы похотли…
Договорить он не смог – Лифантьев снова заткнул ему рот и так ударил по затылку, что у Родиона искры из глаз посыпались.
– Макните и юродивого, братцы! Пусть остынет маленько, может, в разум и войдет и другие песни петь начнет!
Крепкие руки в одно мгновение сорвали с Артемова всю одежду, оставив только нательное белье. И тут же он почувствовал, как вознесся в небо, и отправился в короткий полет.
– Ой-я!
В первый раз Родиону показалось, что его макнули в кипяток, настолько вода обожгла тело. Но спустя мгновение все тело парализовал такой холод, что парню показалось, будто кровь начала замерзать в жилах. И навалился жуткий страх – ему показалось, что еще вот-вот и он умрет страшной смертью, не в силах произнести ни одного слова, ибо все мышцы свело, а язык начал отказывать.
Играть героя, попавшего в лапы изуверов, и тем паче разделить судьбу Ермолаева и Пасюка ему категорически не захотелось, и он что было сил заголосил, надрывая охрипшее горло.
– Братушки, казаки! Пожалейте сиротку горемычную! Топите вы этих большевиков, вражины они проклятые, а я-то при чем?
Мошонку свело холодом так, что Артемову показалось, что она у него отвалилась напрочь. Это осознание испугало его да такой степени, что на мгновение зубы перестали выбивать чечетку.
– По дурости я сказал! По дурости, не подумавши! Помилосердствуйте! Я больше не буду!
Нукер Хубсугульского дацана Булат-батыр
В небольшой комнате, покрытой коврами и священными полотнищами на стенах, кроме Панчен-ламы никого не было. Старик сидел перед ним на корточках, его испещренное морщинами лицо было, как всегда, бесстрастно. Казалось, что его совершенно не интересовало содержимое свертка, что Булат положил на пол перед собою.
– Я нашел удивительные вещи, хамбо-эсэг! Все они были на черном камне, что на…
– Я знаю! – тихо произнес старик. Глаза его были закрыты, но Булат не сомневался, что он видит принесенные вещи намного лучше, чем он сам, и не просто их оболочку, а настоящую внутреннюю сущность.
– На Талька Хухы Хангай большой обо, сила там великая…
Воин отвернул ткань и аккуратно поставил стеклянную бутылку с яркой этикеткой, рядом два невесомых беленьких стаканчика и пустую картонную пачку с иностранными буквами (Булат был не просто грамотен, он мог читать и писать на русском языке, знал латиницу), пахнувшая табаком, и довольно приятно.
– Они добровольно, эсэг, пили эту жидкость!
Тонкие блеклые губы Панчен-ламы на секунду разжались. Булат чуть усмехнулся – как все буддисты, он не понимал, зачем добровольно сходить с ума и пить эту жуткую «воду», от которой утром просто разламывается голова. Не понимал, но и не осуждал открыто – каждый имеет свою карму и идет по своей дороге к познанию. Так что лучше полагаться на провидение.
