Ишь ты, она еще и шутит!
– Как там ребята? – сумел-таки спросить я, стараясь не расплескать себя и не начать кашлять.
– Молчи, дурак! – зажала мне рот Полина.
Сообразив, что так можно и задушить, убрала ладошки.
– Сами потом расскажут. А так, что слышала – когда ты упал, парни озверели, в атаку штыковую пошли (какая штыковая, у нас же штыков не было?), Сашка Павлов их удержать не смог. Ну, он сам все снаряды по Яганову высадил, тоже побежал. Тех, кто с оружием был, живым брать не стали.
– Наших много?
Я хотел спросить, много ли полегло, но снова стал нападать кашель, однако Полина догадалась.
– Всего четверо. Из твоих – этот вот, фамилию не помню, смешной такой, лопоухий. – Смешной и лопоухий. Гриша Синицын. – А, вспомнила – еще один умер в дороге. Его в живот ранили. Андрюшка, увалень такой конопатый.
Значит еще и Андрей Косолапов. Он и на самом деле был косолапым увальнем, оправдывающим свою фамилию. Так, верно, предки точно такими же были, отчего и фамилию получил. Но парень он был очень добрый, а главное – толковый, и я уже думал, что если что – он меня и заменит. Стало быть, теперь не заменит. А ведь хреново дело! Я в больнице, а мои лучшие парни погибли. Оставшиеся трое исполнительны, дисциплинированны, но безынициативны – ни рыба, ни мясо. Если им дадут в начальники какого-нибудь инициативного дурака, вроде начальника Кирилловского ЧК Золотарева, будет хреново. Начнут отыскивать контрреволюцию где надо, и где не надо, так что от губернского города Черéповца клочья полетят. Да, до сих пор не могу привыкнуть, что правильно следует говорить Черéповец, а не Череповéц.
– Николай Харитонович велел передать, чтобы ты ни о чем не переживал, а выздоравливал поскорее. Мол, ты у него самый ценный кадр!
Это уж точно. Ценный. Ценнее некуда.
– Вовка, ты, наверное, по-маленькому хочешь или по большому? Я тебе сейчас утку принесу.
По-маленькому я и на самом деле хотел, но признаваться в этом девчонке отчего-то стеснялся. Впрочем, «хотение» оказалось сильнее.
– Сейчас должны обед принести, я тебя покормлю, а мне еще на службу идти.
Капи… Полина кормила меня с ложечки больничным супчиком, где плавала лишь картошка и несколько рисовых зернышек, и рассказывала о своих делах. Вроде после нашей последней встречи и прошло-то всего три дня, а новости уже есть.
– А меня с должности сняли. Товарищ Кравченко сказала, что на посту председателя женсовета нужен более сдержанный товарищ, и предложила мне добровольно уйти, – печально сообщила девушка.
Я едва не проглотил столовую ложку, еле сдержался, чтобы не расхохотаться, вспоминая, как по милости Полины главное партийное начальство губернии получило по носу. Кстати, синяк у девушки уже не так заметен. Быстро же!
– И что теперь станешь делать? – поинтересовался я и помотал головой, показывая, что уже наелся.
– Мы теперь со Степкой Телегиным молодежь в одну организацию собираем, – гордо сообщила Полина, доедая мой жиденький супчик. Хмыкнула: – А ведь вкусно, еще бы поела!
Мне стало жалко девчонку. Видно же, что голодная.
– Ты когда сама-то в последний раз ела?
– Так ведь некогда все. Мы со Степкой второй день по городу бегаем, а как минута свободная, я к тебе. Я ж даже не готовила эти дни, а в столовку надо было паек сдавать.
Я ухватил ладошку Полины, прижал к щеке.
– Дурочка маленькая.
Девушка смутилась, высвободила руку, чмокнула меня в лоб (потом не удержавшись, поцеловала в губы) и убежала создавать единую организацию молодежи. Что ж, по времени совпадает. Я уже говорил, что с памятью на даты у меня плохо, но двадцать девятое октября – день рождения комсомола я помню. Комсомольским функционером никогда не был, но постоянно куда-нибудь избирался – в комитет комсомола школы, факультета, воинской части.
Через пару дней, когда я совсем очухался, а рана перестала кровить, Полина подняла тарарам, заставила санитаров перестелить постель, поменять белье, а потом под ее руководством меня помыли. Вода была еле теплая, но мне было ужасно стыдно, что на меня смотрит девчонка, годившаяся в дочери. А эта маленькая э-э… мартышка только хихикала.
– Вовк, ты чё? Думаешь, я хозяйство у мужиков не видела? У меня батька после бани все время в одних подштанниках по дому хаживал. Мамка ему – мол, хватит перед девкой мудями трясти, дурак старый, а он ей – пусть мол, привыкает к мужской гордости! А мамка – у тебя там не гордость, а стыдоба!
Кроме Полины приходили ребята: знакомые и незнакомые. Принесли гостинчик – банку смородинового варенья, знают, что люблю, и ситный хлеб. Сказали, что Сашка Павлов отыскал в Яганове и своего дядю, и всех прочих, и обошелся с ними безо всякого трибунала. А еще у него сестренка погибла, но эта уже от разрыва снаряда. Передавали от него привет, потому что Сашка сильно болеет, и вообще никуда не ходит, даже на службу. Что у него за болезнь, не сказали, но по ухмылкам можно было и догадаться.
Потихонечку я начал поправляться. Так и пора уже, сколько можно? И так целая неделя коту под хвост. Меня пока не выписывали, но гулять разрешали. Полинка приходила все реже и реже, теперь ей приходилось мотаться уже не только по городу, но и по всей губернии. Как-то раз она просто заснула у меня на кровати, так устала.
В октябре началась партийная мобилизация. Пользуясь разрешением, пошел на вокзал попрощаться с ребятами.
Уходили многие из друзей и приятелей. Куда их распределят, никто не знал, точно, что определят в комиссары, кого поставят на батальон, а кого и на полк. Вон, Димку Панина лучше бы определили в какую-нибудь войсковую газету. Обнял Сашку Павлова, сказал ему какие-то приличествующие слова. Слава богу, что парень взял себя в руки, не спился и не застрелился. Сашка уже знал, что получит назначение в инспекцию артиллерии, но куда определят, представления не имел. В Москве скажут.
– Володька, смотри-ка!
Я обернулся по направлению изумленного Сашкинова взгляда и сам малость остолбенел. Батюшки-святы! Из дверей вокзала выходил Андрей Афанасьевич Башмаков собственной персоной, четыре месяца назад получивший двенадцать лет лишения свободы!
Экс-комиссар внутренних дел Череповецкого уезда спокойно прошел на перрон, скинул с плеча вещмешок и принялся сворачивать козью ножку. Интересно, откуда он взялся [10]?
– Может, амнистия была?
Если амнистия и была, то мы о ней не слыхали. Надо будет Есина спросить, уж он-то должен знать!
Поезд увез ребят в Москву, а я потихонечку поковылял в больницу, которая мне порядком осточертела.
Лежать прискучило. Читать нечего, поговорить не с кем. И радио еще не придумали, не говоря уж про телевизор. Мои соседи – охотник Никита, у которого нога попала в чужой капкан, и ее пришлось отрезать по колено, только плакал и жаловался, что нога у него болит, а доктора, суки такие, ничего не хотят сделать. Второй – старообрядец Евфросин, ни на что не жаловался, а только молился. Если бы молился чуть-чуть погромче и почетче, я бы присоединился, но он только бормотал «бу-бу-бу», так что было ничего не понять.
Спать не хотелось, выспался, потому лежал, и думал о себе, любимом, и о той ситуации, в которой оказался. Интересно, если бы я погиб здесь, то оказался бы в своем теле там? В привычном теле, в своей привычной должности, в привычной среде? Там, где существуют нормальные бритвы, водопровод и канализация, интернет, электричество работает без перебоев, и не нужно думать – удастся ли растянуть паек на два дня, потому что весь завтрашний хлеб мы пожертвуем в пользу бойцов Красной армии. Конечно, хотелось бы обратно, в двадцать первый век, но экспериментировать с собственной смертью не хочется. Отправлюсь или не отправлюсь назад, в собственное тело, не уверен, а идти вечно искать ничто не хочется.
Что же касательно восемнадцатого года. Для меня он уже свершился, слабо верю, что если я попытаюсь что-то сделать, то это получится. Рвануть к Ленину или Феликсу Эдмундовичу, закричать – не так нужно сделать, а по-другому! Допустим, не расстреляют, в психушку не отправят, выслушают и спросят – а как нам быть дальше, дорогой товарищ? Вот, вы скажите, а мы вас не только выслушаем, но и сделаем так, как скажете, если сумеете доказать, вы правы. Ну, для начала, как нам закончить гражданскую войну в минимальные сроки? Попросить чехословаков побыстрее убраться с нашей территории, англичан и американцев уйти из Архангельска? А в Сибири уже адмирал Колчак? А, пока еще Директория? Ну так подождите, скоро Колчак объявится. Думаете, добровольно договоримся? Нет? Если нет, нужна армия, а это мобилизация, это продовольствие. Отменить государственную хлебную монополию на зерно? Повысить закупочные цены на хлеб? Так мы рады бы, дорогой товарищ, но где деньги взять? Можно, конечно и напечатать, но чем обеспечить? В этом случае германская гиперинфляция шуткой покажется. Вот, сейчас прорабатывается вопрос о введении продразверстки, станет полегче, а до нэпа мы покамест не доросли, потому что для введения продовольственного налога надо сократить количество едоков, а как их сократишь, если крестьяне, мобилизованные в армию, не вносят свой вклад в создание ВВП, а только потребляют. Отменить «красный террор»? Да без вопросов. Но где гарантия, что после этого не вспыхнут новые восстания, и нашу власть не сметут? Создать новый Уголовный кодекс? Вот тут – без вопросов. Есть у вас проект, хоть на коленке написанный? Нет? Н-ну, а мы-то думали… И Интернета под рукой нет, чтобы скачать.
