Ознакомительная версия.
Старший лейтенант слышит шипение. Игла грамофона опускается, бежит, виляет.
– 26-го, а затем 28-го мая, – вещает из грамофонного раструба высокий тенор, – германская военщина, обстрелявшая пограничные войска доблестной Рабоче-Крестьянской Красной Армии артиллерийским огнём, в результате которого имелись человеческие жертвы, не прекращает наглых, бандитских налетов на священную землю страны победившего социализма! Мы заявим, товарищи, этим бездарным германским правителям и лично Гитлеру о том, что мы не боимся петушиных наскоков! Грозную несокрушимую Рабоче-Крестьянскую Красную Армию не разгромить! Она уничтожит молниеносно всякого врага, который попытается напасть на священные земли...
Филипенко разминает лицо. Под пальцами оно твердое, как пластилин. Да уж, мы слов на ветер не бросаем. Финляндия и Ирак, Иран, Румыния, Польша, половина Германии – везде мы наступаем, везде идем вперед... Броня крепка и танки наши быстры.
Старший лейтенант с силой опускает руки на стол ладонями вниз. Словно вдавливает их в столешницу.
И наши люди мужества полны.
2005, март
Утиный Перл-Харбор. Куски черного хлеба (от белого у уток случается запор) падают на птичек с небес, как авиационные бомбы в пятьсот килограмм. Взрывы клювов и шей. Ледяные брызги долетают до перил. Белесый пар разрывов тянется над черной кипящей протокой. Клегот.
Адмирал Исороку Ямамото наблюдает за бойней свысока. Плоское азиатское лицо невозмутимо, как честь самурая. В голубых глазах отражаются: перила, далекая черная гладь и презрение к смерти. Рот приоткрыт. Превратился в маленький треугольник – почище Бермудского.
Гуля смотрит на этот ротик (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить) и говорит:
– Видишь, уточки кушают?
В ответ – высокомерное сопение. Адмирал игнорирует женское мнение в таком важном вопросе, как война.
Откуда она взяла этого Исороку? Гуля уже не помнит.
Но Георгию японо-адмиральское происхождение очень идет.
Утки столпились под мостиком и нетерпеливо вытягивают шеи. Ждут, когда адмирал прикажет продолжить бомбардировку. Увы, хлеба больше нет. Георгий вытребовал себе оставшуюся корочку и теперь грызет – вся рожица перемазана. Адмирал доволен.
Тут Айгуль вспоминает, откуда взялся этот Исороку. Валя вчера смотрел фильм по телевизору: американский, про летчиков. Кричал от восторга и лупил себя по бедрам. Так болел за героев, что…
Нет, не Валя.
Валентин. Суровое мужское имя.
1942, февраль
– У тебя курить можно?
Сафронов придвигает пепельницу.
– Кури. Ты обещал рассказать про машину.
– Это долго.
– А ты короче, – это уже звучит как приказ.
Филипенко чиркает спичкой, медленно закуривает. Потом говорит:
– Хорошо.
Сафронов смотрит на его руку с папиросой: это красивая рука с длинными породистыми пальцами.
– Понимаешь, машина времени, – Филипенко делает паузу, – люди о ней думали, пожалуй, больше, чем даже о вечном двигателе. И разве что чуть-чуть меньше, чем о философском камне. Если предположить, что океан всемирного разума – ноосфера – существует, то сегмент «машина времени» в нем будет весьма приличным.
Но вот в чем главный вопрос. Почему у меня получилось, а у других нет? Очень просто. Потому что я начал строить. Это самое главное. Да, я одержимый, я знаю.
О машине времени думали очень много умных людей. Но мало кто начинал её строить, эту машину. Понимаешь? То есть, не в теории, а на деле. Не просто думать, как и что, а взять и начать соединять части в единый механизм. А она возьми и заработай. – Филипенко качает головой, потом переводит взгляд на капитана. – Я думаю, Леша: машина времени только и ждала момента, когда кто-нибудь возьмется за реальную постройку. Она уже была – там, в ноосфере, готовая. Её нужно было только оттуда извлечь. Потому что она уже сама этого хотела. Понимаешь?!
Некоторое время капитан ГБ молчит. Потом спрашивает:
– Слушай, Всеславыч, а ты башкой не того? А то, бля, как-то все идеализмом и прочей капиталистической хренью попахивает, ты извини.
– Возможно. – Филипенко с силой втыкает папиросу в пепельницу. – Но ведь работает же, Леша?
– Да мне наплевать. Сделаем так: то, что машина работает – это чистой воды материализм, достижение социалистической науки. Вот отсюда и будем плясать. Хошь в присядку, хошь гопака. Кстати, а что именно должен сделать твой сержант?
– Нужны немецкие карты. Именно немецкие, Леша. Они точнее, там обозначено все с детальностью до метра. Плюс нужны записки немецких генералов и наших о войне – особенно о войне на территории Германии. Военные руководства и учебники для командиров. Все, что может дать нам сведения о сегодняшнем противнике. Информация решает все, верно?
Потом Филипенко говорит:
– Даже если будет не совсем та информация, на которую мы рассчитываем…
– То есть? – Сафронов внимательно смотрит на него.
– Это будет возможная информация. С одной маленькой поправкой: другой класс точности. Объясню на примере. Тебе что-нибудь говорит число: 3 июня 41-го года?
– Спрашиваешь! – капитан смеется. – Еще бы не говорило.
– А 22 июня того же года? Ну, напрягись.
2005, март
Бисеров разлепляет веки и видит перед собой голубые глаза вероятного противника. Враг проницателен и не прощает ошибок. Стоило сержанту шевельнуться, как его уже взяли в оборот.
– Гу! – говорит враг довольно. Переворачивается на живот и подползает к ограждению кроватки.
– Здорово, боец, – говорит Бисеров. – Мамка твоя где?
В комнате две кровати: взрослая и детская. Стоят одна рядом с другой, между ними узкий проход. Сержант смотрит на наручные часы: ага, времени в обрез. Он откидывает одеяло и спускает ноги на пол. Пяткам тепло. Для контраста вспоминается неотапливаемая казарма десанта, когда утром просыпаешься за час до подъема – потому что вместо суставов ледяные шары – и лежишь, растирая колени, иначе по сигналу «Рота, подъем, взвод подъем!» можно вообще не встать.
– Гу? – спрашивает Георгий.
– Точно, – говорит сержант. – Тут ты прав, дружище Исороку. Лопухнулся я вчера – что есть, то есть.
Вчера он с трех утра скрытно перебрасывал собранные материалы к объекту «Мама». Потом готовился: отрывал обложки (лишний груз), собирал книги в пачки, закрывал пленкой и перематывал скотчем (офигенная штука!), потом взвешивал на огромных весах. 104.81 килограмма – разрешенная масса. И лучше бы за нее не выходить. Бисеров вымотался как собака, зато подготовил к переброске три партии. Он сам – четвертая. Потом пришел к Гуле, поел кое-как и упал замертво. Сержант думает: вот я дурак.
– А-гу, – соглашается Георгий. Он вообще соображает гораздо лучше Бисерова. – Му-а. Гу.
Что по всей видимости означает: «не стой столбом, действуй, мне все время за тебя думать?». Бисеров хмыкает. Посчитав свою задачу выполненной, Георгий отворачивается к стенке. Через минуту слышится только ровное сопение. Хор-роший мальчик. Приятно офигев, Бисеров на мягких ногах выходит из детской.
Айгуль скорчилась, натянув одеяло до глаз, и ровно дышит. На первый взгляд – всё хорошо. Но сержанта не проведешь. Бисеров осторожно дотрагивается до её носа. Бля. Нос – ледяной просто. Похоже, вся она, как персидская княжна, никак не может согреться. Сержант нащупывает запястье девушки – точно. Знакомый ледяной шар.
От прикосновения сержанта Гуля вздрагивает, но продолжает спать.
Вот я дурак, думает Бисеров. Она же как ледышка, бедная. А я вчера...
Поэтому сержант снимает исподнее, залазит под одеяло и прижимается к Гуле. Разница в температуре тел велика настолько, что воздух едва ли не шипит и не брызжет. Бисеров начинает терпеливо растирать девушку, греть собственным раскаленным телом, чтобы она оттаяла, стала вновь мягкая и гибкая. Он делает это с потрясающим терпением. Он напоминает сам себе разогретый докрасна чугунный шар, который не жжет, но медленно прогревает комнату. Бисеров проводит ладонями по её груди – гладкой и твердой, словно она вырезана из дерева. Сержант почти целомудренен. Он трогает её между бедер – но только, чтобы поделиться внутренним жаром. Он прикасается к гулиным застывшим губам – но только затем, чтобы вдохнуть туда тепло.
И Гуля начинает оттаивать. Медленно, но верно.
И наступает момент, когда она удивленно вздыхает, глядя на него глубоко-глубоко. И тут же пружинисто, сильно обхватывает его бесконечными ногами, упирается в ягодицы. Откидывает голову. Он вбирает губами её губы, её шею, тонкий вкус её ключиц.
Наконец-то, шепчет Гуля. В меня. В меня.
Над головой сержанта с резким хлопком раскрывается купол. В животе – провал. Охрененное ощущение.
Это напоминает прыжок с парашютом – только без парашюта.
Гуля кричит.
За стенкой обиженно плачет разбуженный Георгий.
1942, февраль
– Иди ты, – говорит Сафронов без выраженной интонации. Из чего Филипенко делает вывод, что задел капитана до печенок.
Ознакомительная версия.
