На следующее утро начали перетаскивать суда в Горькие озера. Я поспрашивал, нельзя ли наняться охранником на какое-нибудь судно. Оказалось, что во внутренних водах купцы не боятся нападения, поэтому оставляют в крепости большую часть солдат, охранявших их во время плавания в Пунт. В это время Анупу и нашел покупателя на мою лодку. Точнее, покупатель увидел ее, заинтересовался и нашел того, кто продает, что, со слов коменданта гарнизона, повысило цену на пару бронзовых дебенов. В итоге я рассчитался с Анупу, оплатил проезд с питанием до Мен-Нефера и получил на сдачу кусочек ладана стоимостью в четыре бронзовых дебена. Наверняка надули меня по-полной программе, но это были не те деньги (или заменители денег), из-за которых я буду горевать.
Глава 3
Я, единственный пассажир, сижу на площадке под навесом из папирусных циновок в центре судна, немного позади мачты, в низком плетеном кресле с толстой подушкой. Папирусные циновки, которые служат переборками надстройки, сейчас подняты со всех четырех сторон, чтобы ветер обдувал меня. Передо мной трехногий столик, на котором глиняная чаша с фруктами, кувшин с вином, таким же гадким, как и у Анупу, и фаянсовая чашка. Рядом стоит негритенок лет восьми и широким опахалом из тонких пластинок папируса обмахивает меня в свободное от наливания вина время. Впереди меня на этом же уровне возле загнутого кверху форштевня, заканчивающегося раскрашенной, деревянной головой барана, повернутой мордой назад, ко мне, находится еще одна площадка, на которой стоит капитан — сутулый тип с таким выражением лица, будто у него украли кошелек — и лоцман — суетливый, верткий тип, способный на раз свистнуть все, что угодно. Позади меня на этом же уровне рядом с загнутым кверху ахтерштевнем стоят два рулевых. Кто-то подсказал египтянам, как сделать румпель и соединить рулевые весла, чтобы один человек мог поворачивать одновременно оба, но они все равно ставят на руль двух человек. Ниже меня вдоль бортов сидят тридцать гребцов и орудуют длинными веслами в такт ударам барабана, в который колотит мальчик лет двенадцати, безуспешно борющийся со сном, несмотря на постоянные подзатыльники трех надсмотрщиков. Часть гребцов — рабы, но обращаются со всеми одинаково. Как по мне, одинаково хорошо. Рядом с гребцами возле мачты сидят четверо матросов, в обязанности которых входит работа с длинным и узким парусом в белую и красную горизонтальную полосу. Ветер сейчас противный, парус подвязан к рею, так что парни отдыхают.
Я бывал на реке Нил много раз и в разные исторические эпохи. В двадцать первом веке даже поднялся по Нилу до Каира на небольшом многоцелевом судне. Привезли из Италии два большущих ящика для тогдашнего президента Хосни Мубарака, как заверил меня стивидор. Вполне возможно, потому что на ящиках стояла маркировка известной итальянской мебельной фирмы, а гонять теплоход ради нескольких шкафов и диванов мало кому по карману. Тогда Нил не произвел на меня впечатление. Обычная мутная река с дрейфующими пластиковыми бутылками и дохлятиной. На берегах, за редким исключением, убогие недостроенные дома. По египетским законам того времени с недостроенного дома не брали налоги, поэтому у большинства домов верхний этаж находился в процессе вечного строительства. Редкое дерево на берегу казалось недоразумением. Когда их было несколько, я пару раз смаргивал, чтобы убедиться, что это не мираж.
Теперь (не знаю, в каком веке) всё было иначе. Во-первых, много зелени, как дикой — тростник и папирус, так и культурной — многочисленные сады, виноградники и поля. Последние, правда, пока голые. В июне их зальет месяца на три-четыре разлившийся Нил, после чего поля засеют разными культурами: пшеницей, ячменем, гречкой, льном, хлопком… Во-вторых, на лугах пасется много животных: лошадей, коров, овец, коз, свиней. Кстати, лошади здесь в основном буланые и золотисто-рыжие. В-третьих, много водоплавающей дичи. Такое количество я встречал только в дельтах Евфрата и Тигра, вдали от человеческого жилья. Здесь же, и это в-четвертых, по обоим берегам много населенных пунктов. Большинство не имеет никакого защитного ограждения, что после Шумера казалось, мягко выражаясь, недальновидностью. Египтяне не боялись нападений, потому что, как мне рассказали, было всего одно удачное, точнее, ползучая оккупация, и совершили ее шасу — семитские племена, большую часть которых составляли мои старые знакомые амореи — захватившие власть в Нижнем Египте лет на сто пятьдесят. Стражники, по большей части нубийцы, службу знали, с грабителями боролись успешно, поэтому бояться жителям было некого. В-пятых, на берегах много храмов и дворцов. Это были высокие здания из гранита, диорита, базальта, расписанные и разрисованные разноцветными красками. Обычно к храму или дворцу, стоящему на холме, вела от берега сильно обмелевшей реки длинная и широкая лестница со статуями по бокам, большая часть которой во время разлива оказывалась под водой.
Мы вошли в Нил севернее города Баст, носящего имя богини, под покровительством которой находится. Баст — богиня радости, любви, красоты, домашнего уюта, поэтому, наверное, ее изображают с телом женщины и головой кошки. В левой руке она держит ситр — музыкальный инструмент типа погремушки. В Шумере тоже использовали ситры во время религиозных церемоний. Как мне сказали, в городе Баст находится некрополь, в котором те, кто может оплатить подобное мероприятие, хоронят своих кошек. Говорят, здесь покоятся домашние любимцы со всего Та-Кемета. Египтяне обожают кошек. На втором месте у них обезьяны. На третьем — серые гуси. Собаки где-то в конце десятка, хотя их немало, причем разных пород. Ценились охотничьи и стоили порой дороже годовалого жеребенка, а остальных собак, даже пастушьих, терпели.
Город Мен-Нефер находился километрах в пятнадцати выше дельты Нила, на правом, восточном берегу, напротив расположенных на левом, самых известных пирамид Гизы, то есть, на месте будущего Каира. Кстати, пирамиду Хеопса я узнал не сразу. Сперва подумал, что это какая-то другая, которая по каким-то невероятным причинам не доживет до двадцать первого века. Она, как и все остальные в этом районе, была выкрашена бледно-желтой краской. Наверное, раньше была золотистой, но со временем полиняла. Только самая верхушка сохранила насыщенный золотой цвет. Скорее всего, изначально на нее потратили более качественную краску. Вокруг пирамид было много построек, в основном храмы, соединенные дорогами из каменных плит. Интересно, кто в будущем свистнет эти храмы и плиты, из-за чего мне придется топать по песку, зассанному верблюдами и туристами?! Сфинкс тоже был «не похож». У меня сложилось впечатление, что до двадцать первого века он побывает в руках детишек, которые отобьют у него все, что смогут. Особенно достанется морде. Сейчас он цел и невредим, оштукатурен и раскрашен. Тело золотого цвета, а голова разноцветная, словно только что вернулся с гей-парада. Черные немигающие глаза, как принято у египтян, подведены зеленой краской, более дорогой. Ее получают при обжиге малахита, из которого добывают медь. Оказывается, египтяне красят глаза не из любви к макияжу, а для предохранения зрения от яркого солнца. Между передними лапами сфинкса стоит статуя фараона Хефрена, тоже разрисованного, как елочная игрушка. Пьедестал под сфинксом черный, поскольку находится на Та-Кемет (Черной Земле). На всех четырех боковых стенках золотые иероглифы, что смотрится очень броско. У меня постоянно возникало впечатление, что вижу корпус дорогого японского суперкара.
Начинался город с довольного большой верфи, на которой одновременно строилось почти два десятка плоскодонных судов разного водоизмещения. Речные суда египтяне делают мастерски. От морских они отличаются, кроме плоского днища, еще и длинной, почти от носа до кормы, кабиной из папирусных циновок, и отсутствием мачт. Если мачта и есть, то невысокая съемная. На Ниле ветра дуют редко, а свежие — еще реже. На носу голова барана, льва или быка, обязательно повернутая к корме. Почему так — никто не смог объяснить мне. Мол, от предков досталась традиция. К деревянным судам надо добавить связанные из тростника и папируса. Точнее было бы назвать их узкими плотами. Множество таких суденышек с плоским носом и загнутой вверх кормой, видимо, изготовленных силами нескольких человек за два-три дня, сновали вверх-вниз по реке, перевозя самые разнообразные грузы. С совсем маленькими управлялся один человек, стоявший или сидевший на той части, которая в данный момент была кормой, и отталкивающийся длинным шестом на мелководье или загребавший веслом с острой лопастью на глубине. Корма задрана, как догадываюсь, для того, чтобы на нее перебирался экипаж и поднимал нос, севший на мель. Однажды видел, как везли быка. Он стоял в передней части снополодки, как я их называл, с ногами, погруженными по бабки в воду, а два гребца — у самого задранного хвоста, пытаясь уравновесить массивное животное. Еще есть большие и широкие баржи с загнутыми вверх обоими штевнями, из-за чего не поймешь, который фор-, а который ахтер-. Возле каждого штевня из палубу торчит вертикально вверх толстое бревно, за которое зацепляют буксирные тросы. На баржах, буксируя их более легкими лодками, перевозят тяжелые, крупногабаритные грузы.
