Дальше был храм Птаха — бога-основателя египетского пантеона и всего остального, включая землю. Кстати, египтяне очень долго верили, что весь мир состоит из Нила, на берегах которого располагается их великая страна, и окружающих его диких мест, за которыми начинается море, а за ним нет больше ничего. Недавно по историческим меркам их армия добралась до верхнего течения Евфрата и с удивлением узнала, что земля там не заканчивается, а, может быть, только начинается. В последнее время Птаха потеснил его потомок Амон-Ра, бог солнца, но в Дельте с этим упорно не соглашались. Сориентированный по оси восток-запад, храм был большой и богато разрисованный и расписанный. Глядя на него, у меня появилось впечатление, что египтяне остаются всю жизнь подростками, которым вставляет разрисовывать стены домов граффити и писать на них всякие каракули. От реки к храму вела гранитная лестница. Вообще-то, египтяне предпочитают пандусы, но не на берегу реки, потому что по мокрой наклонной поверхности трудно подниматься. По обеим сторонам стояли, чередуясь, пары алебастровых статуй бога Птаха высотой метра по четыре или сфинксов с бараньими головами. Я заметил, что местные архитекторы помешаны на парности. Как и татары, не живут без пары. Арочный вход в храм между двумя башнями высотой метров десять каждая. Двустворчатая дверь из ливанского кедра, который здесь в большой цене. Внутри зал с двумя рядами колон, по шесть в каждом, стилизованных под толстые стволы папируса и обмазанных штукатуркой, расписанной и разрисованной. На всех рисунках бог Птах, а вот надписи разные. Кое-где под ногами бога с разной степенью умелости выцарапаны изображения глаз и ушей. Как мне объяснил капитан судна, который пришел поблагодарить Птаха за успешно совершенный рейс в Пунт, глаза и уши вышкарябывают верующие, чтобы бог заметил и услышал их. Каждый год храмовые мастера замазывают эти художества и каждый год появляются новые. Это тоже часть ритуала. Кстати, жертвенного барана капитан приобрел прямо у стен храма. Не удивлюсь, если узнаю, что эта животина из храмового стада.
Дальше был большой внутренний двор, в котором резали жертвенных животных и отдавали храмовой прислуге другие дары. Из животных выпускали всю кровь. Так понимаю, кошерность была позаимствована иудеями и арабами у египтян. Туши разрезали, складывали в кувшины с широким горлышком и относили в дом рядом с основным зданием храмового комплекса. Самое забавное, что «грузчиками» служили молодые девушки в туниках из белой, тонкой, просвечивающейся льняной ткани, благодаря чему у меня была возможность заценить из тела. Ткань была такой тонкой, что я мог различить соски и черные треугольники внизу живота. Девицам мое восторженное внимание очень понравилось. Тихо обменявшись репликами, они прыснули от смеха, а потом медленно продефилировали мимо меня, неся на голове кувшин или корзину с подношениями и позвякивая бронзовыми браслетами, которых было по три на каждой ноге. Я сразу позабыл, зачем приперся сюда, чуть не бросился вслед за ними. Как меня предупредили, в Египте, в отличие от многих соседних стран, нет храмовой проституции. И вообще проституции нет официально, хотя кто ищет, тот всегда найдет.
Капитан с бараном остались во дворе, а я пошел дальше, чтобы удовлетворить любопытство. Тем более, что на солнце становилось жарковато. Попал в длинный зал, высоченный, думаю, более двадцати метров в высоту. Под крышей были невидимые маленькие окна, через которые внутрь попадал рассеянный свет. По центру зала стояли два ряда толстенных колонн, по двенадцать в каждом. Тоже со стилизованными листьями папируса вверху и ярко разрисованные и расписанные донизу. На стенах в несколько рядов мозаики и панно с изображением каких-то ритуальных обрядов. Каждый ряд давал фазы обряда от начала до конца. Будь я дикарем из пустыни или джунглей, этот зал заставил бы меня поверить во всех египетских богов сразу.
Дальше был еще один двор, поменьше. В нем стояли высоченные фигуры фараонов. Одну разбирали. Наверное, бог Птах услышал нелестное мнение действующего фараона о ком-то из предшественников и приказал жрецам удалить провинившегося.
Следующее здание было меньше и ниже предыдущего. В нем было темно, если не считать тусклые огоньки нескольких маленьких каменных ламп, заправленных пальмовым маслом. Неприятный чад ламп перебивали ароматы из двух пар кадильниц с миррой и ладаном. В конце зала в нише была статуя бога Птаха, раскрашенная темными красками. И здесь бог был, в отличие от своих потомков, закутан в одежду с головы до ног, только лицо открыто. В углах зала слева и справа сидели на каменном полу служители с гладко выбритыми головами и в один голос, редко сбиваясь, пели что-то заунывное. Их негромкие голоса словно бы растворялись в полумраке. Перед статуей стояли на коленях или лежали ниц десятка три мужчин разного возраста. Одни молчали, другие что-то шептали. Так думаю, предлагали сделку: я тебе барана, а ты мне двух, но согласен и на трех, и от пяти не откажусь… Прелесть религии в том, что дает веру в возможность получить что-либо хорошее незаслуженно и не получить заслуженно что-либо плохое.
Глава 4
Начальник учебного центра Синухет довольно рослый по местным меркам, под метр шестьдесят, и весит не меньше центнера. При этом жира почти нет. Разве что в пухлых и немного обвисших щеках. На крупной, лошадиной голове парик из завитых в косички, черных волос. Глаза подведены зеленой краской, то ли смешанной с черной, то ли наложенной поверх вчерашней черной, из-за чего мне кажется, что передо мной зомби. На толстой шее ожерелье в три ряда из золотых или позолоченных лепестков. В нижнем ряду подвешена большая золотая муха. Она точно из золота, потому что вручена лично фараоном за военные подвиги. Это типа местной медали «За боевые заслуги». Есть еще золотой лев — типа «За отвагу». Вместо орденов вручают золотое ожерелье с названием «Золото похвалы», или золотые браслеты, или золотое оружие. К любой награде, по усмотрению фараона, довеском могут идти рабы и земля. Синухету непривычно смотреть снизу вверх, поэтому, общаясь со мной, постоянно вертит головой, разминая уставшую шею.
— Так говоришь, ты колесничий, — произносит он медленно и таким тоном, будто не сомневается, что я вру.
За время ожидания судна и плавания до Мен-Нефера я сильно пополнил словарный запас и напрактиковался в разговорной речи. Понимаю еще не все слова, среди которых много семитских, особенно связанных с лошадьми, но смысл фразы угадываю быстро. Как научил меня опыт овладения многими языками, для общения хватает пары сотен слов и непрошибаемой уверенности, что ты говоришь правильно.
— Я сказал, что очень хороший колесничий, — поправляю его.
— И с лошадьми умеешь управляться, не боишься их? — язвительно спрашивает Синухет.
— Умею даже ездить на них верхом, — отвечаю я.
— Это умеет каждый дикарь, — пренебрежительно произносит он.
— Зато не каждый культурный египтянин, — вставляю я ответную шпильку.
Я заметил, что египтяне побаиваются лошадей и потому не любят их, даже не используют, как вьючных животных. Этим они напомнили мне китайцев.
— Тут ты прав, — вдруг соглашается со мной начальник учебного центра и предлагает: — Давай посмотрим, что ты умеешь.
Учебный центр — это я так назвал учреждение, которое занимается обучением будущих колесничих и в которое меня привел капитан судна, на котором я приплыл сюда, старший брат Синухета. Наверное, рассказал, как метко я бил уток в Дельте, обеспечивая пропитанием весь экипаж, потому что начальник центра с неподдельным интересом смотрел и на мой лук, и на то, как я с ним управляюсь. Тир для лучников длиной шагов сто двадцать. Шесть мишеней — узких снопов из папируса, прикрепленных к стене из мягкого известняка. Судя по отметинам на стене, для многих мишени оказывались маловатыми. Я становлюсь напротив третьей справа, неторопливо достаю легкие стрелы, ловко втыкая их наконечником в утрамбованную, красновато-коричневую землю. Почему-то именно этот элемент подготовки к стрельбе производит на египтян самое сильное впечатление. То ли считают более рациональным доставать стрелу из колчана и сразу стрелять, то ли им кажется очень сложным воткнуть стрелу в землю одним движением так, чтобы не упала.
