под названием туберкулез. И что эти данные вы получили, ознакомившись с моей медицинской карточкой, по данным врачей следственного изолятора города Калининграда. Потом вы соизволили уточнить, что туберкулез вызывается определенной разновидностью микробов, которые носят имя человека их открывшего — доктора Коха. Все это мне вполне ясно. Мне не понятно по факту того, что мне не положено знать?
— Осужденный Курушин, — строго, но по-прежнему равномерно и чисто, произнес аккуратный майор, — в медицинской карточке есть копия экспертизы по поводу вашей психической вменяемости. Вы признаны дееспособным, что подтверждено решением суда, приговорившего вас к отбыванию наказания в колонии строгого режима. Следовательно, вы совершенно напрасно пытаетесь ввести в заблуждение начальника медицинского учреждения исправительно-трудовой колонии номер девять, то есть — меня. Я вынужден буду написать рапорт на имя начальника вашего отряда капитана Свентицкого о вашем дерзком поведении и несоблюдении «Правил», о которых я говорил раньше.
— Но позвольте… — привстал я возмущенно.
— Сидеть, — громко сказал майор, одновременно называя кнопку вызова внутренней охраны лагеря.
В кабинет вошли два санитара из числа осужденных и встали по бокам от меня. Спустя несколько минут появился и прапорщик в лице Толи Ковшова под кличкой Толя-Жопа, приобретенной им благодаря неистребимой привычке бить осужденных по тугим задам длинной табличкой из ДВП со списком осужденных, выводимых в рабочую зону.
— Пойдем, — сказал Толя-Жопа, не вдаваясь в подробности. Тревожные звонки из кабинета Момота стали для охраны делом повседневным, так как визит каждого второго осужденного в санчасть кончался ими.
Выходя с равнодушным прапорщиком я посмотрел на надпись, характеризующую майора Момота нелестным образом, поднял кусок кирпича, зачеркнул слово «вшивый» и крупно написал «стерильный». Толя-Жопа зевнул и прочитал вслух новый афоризм: «Момот — стерильный обормот», еще раз зевнул и сказал равнодушно:
— Иди в отряд, дурачина.
Если смотреть «Бриллиантовую руку» наоборот, то получится история о том, как простой советский гражданин борется с бандитами, за что получает от милиции награду золотом и бриллиантами, после чего едет бухать в Турцию, но пьяный падает на улице и ушлые турки отбирают у него все драгоценности.
Гоша Бармалей при всей своей ограниченности был к жизни приспособлен. Методом ошибок он выработал четкую линию поведения: никому не верить, бить первым и получать удовольствие пока не отняли. Поэтому он жил не просто одним днем, но порой и одним часом. Счастливый человек.
Где-то в глубине души Гоша ощущал себя ничтожеством и боялся, что об этом узнают окружающие. Поэтому он пил все, что горит. В пьяном виде он становился уверенным и решительным. Уверенность не синоним с решительностью. К примеру, Гоша в трезвом виде был решителен в добыче опохмелки, но уверенности в результате не испытывал.
Кроме того Бармалеенко любил нюхать собственный пот. Поковыряет между пальцами ноги и нюхает.
Мечты его были односложные и коротенькие: вот откинется (выйдет на волю), поканает в кабак (зайдет в питейное заведение), накидается от души (выпьет и покушает), снимет шмару (найдет проститутку) и нахарится вдосталь (совершит несколько половых актов). А на другой день опохмелится и поедет выкапывать бриллианты… Дальше Гоша пока не планировал. Но вот эти четыре фактора в одинаковой последовательности часто гонял в голове. И чувствовал в себе сжатую пружину не свершенных действий.
И когда новенький из инвалидного отряда снес его со шконки ударом в живот и в голову, Бармалей только и успел ойкнуть и, уже вставая с пола, испытал радость от возможности кому-то навалять люлей — распрямить эту пружину.
А хитрому Овчаренко в образе Профессора только этого и надо было! Его ужасно раздражало (бесило буквально) то, что в самый разгар становления первого послевоенного Центрального питомника служебно-розыскных собак и будущий Школы кинологии, весь такой обласканный начальством герой МУРа — сыщик (почти волкодав) вдруг стал подсадным на зоне. Это вообще-то, хоть и негласно, самый низ в иерархии ментов. Вертухаи и подсадки вообще суки среди вертухаев.
Нет, конечно ему внушали о высокой ценности редких бриллиантов, об уникальности некоторых из них, о том, что мало кто справится с таким заданием так как Бармалей недоверчив и осторожен. Правда Чванов — опытный сыщик МУРа не принимал участие в уговаривании. Да и контузия после удара по голове у Овчаренко толком не прошла, накатывало порой: будто приливы такие, когда тело чешется и горит, а голова не соображает. Но комитетчик Майоров был убедителен. Такое впечатление, что за тело и мозг простого военного, начинающего собаковода устроили борьбу две организации, из которых КГБ было неприятным, но более влиятельным, чем милиция.
После того, как вернулась память, сознание Владимира (и в прежней, и в нынешней — Владимира) колебалось между «да» и «нет»; между серостью окружающего мира и его первозданной, даже наивной красотой; между вседозволенностью уголовника и жесткими ограничениями служивого; между желанием прогрессировать действительность и желанием построить яркую новую жизнь… Владимир просто не осознавал, что дуализм — вечное ярмо мыслящего человека и спасение от него мы постоянно ищем, упрощаясь с алкоголем, наркотиками, сексом, обжорством. (Порой официальные наркотики заменяют их суррогаты: фанатичная увлеченность футболом, религией, коллекционированием..).
И вот это растущее недовольство, раздражение навязанной ролью и привело нашего героя к простенькому решению, могущему принести быструю победу или к полное поражение. Он нашел в бараке бандита Бармалея и столкнул его со шконки.
Ну а дальше пришлось вытерпеть несколько ударов, подставляя лицо, чтоб заметнее, а потом выкрутить Бармалею мощную руку.
— Все, теперь ты себе еще срок намотал. За избиение новенького заключенного, который шел себе и никого не трогал, год получишь по 206-ой (хулиганство).
— Ты первый напал, — пропыхтел Гоша, баюкая руку.
— Кто это видел? А вот твои следы, — он показал на синяки, — через часик станут заметными.
— Что ты хочешь? — сообразил Бармалей.
— Пару бриллиантов.
— Откуда знаешь?
— Ты что — думал все забыли про твою удачу?
— Ах ты, фармазон, сявка бацильная!
— Так что, я иду к режимнику?
— Да будут, будут тебе наховирка (драгоценные камни).
— Ты из себя-то шопенфиллера не строй, ты вообще случайно в этом деле завяз. А я твоим другом могу стать, помочь и камушки продать так, чтоб не засветиться, и слинять на юг с новыми ксивами. А там, например в Грузии, никто про тебя не ведает: живи — не хочу. Ты ведь и не представляешь, сколько за брюлики выручить можно.
— А сколько? — заинтересовался Бармалеенко, усаживаясь поудобней. Он лично хотел их отдать каину (скупщику краденного) тысяч за пять
