Пожалей, Господи, детей Духа Твоего, тех, кого Ты сотворил из праха земного.
Ты даровал им разум, чтобы разуметь, и язык, чтобы говорить.
Ты даешь и берешь по мудрости Твоей.
Ты даровал им сердце, которое достаточно сокрушить единожды.
Помилосердствуй, Господи, не закрывай Твой слух для воплей наших и жалоб немых.
Вот она, идет в пестром платье; она говорила пред Тобою, а теперь встала и ушла, и унесла обиду в своем сердце.
Унижена дочь сильного, глаза ее мертвы, руки поникли.
Я слышу голоса с темных берегов, лепет безумцев, и молю Тебя, Господи, о моей душе.
Поспеши, Боже, избавить меня, поспеши. Господи, на помощь мне.
Да постыдятся и посрамятся ищущие души моей!
Да будут обращены назад и преданы посмеянию желающие мне зла!
Я же беден и нищ; Боже, поспеши ко мне!
Ты помощь моя и избавитель мой;
Господи! не замедли.
Под вечер вдали поднялись столбы пыли, с равнины донеслись крики, затем показалось множество боевых колесниц и всадников, направляющихся к Беф-Сану.
Лилит сказала:
– Милый, не жди, пока хелефеи и фелефеи доберутся до храма, давай поскорее уедем отсюда.
Мы купили у левита солонины и хлеба, Лилит села на осла и закрылась накидкой.
– Для отца красивая дочь дороже жемчуга, – заметил левит, отвешивавший солонину. – И воистину мудр тот, кто прячет сокровище от солдатни.
Лилит хихикнула под накидкой, я разозлился, хлестнул осла, а когда он тронулся с места, объяснил Лилит, что мужчины – вроде вина: от молодого проку мало, от него только живот пучит да голова болит, зато выдержанное вино и на вкус мягче, и пьянит сильнее.
На ночлег мы устроились у русла высохшего ручья, укрывшись от чужих глаз зарослями дрока; на следующий день мы достигли предгорий и прибыли в Гило, откуда был родом Ахитофел, советник царя Давида, примкнувший к Авессалому. Ахитофел имел богатый дом, Господь щедро наградил его и иными милостями, однако он был человеком беспокойным по натуре. У торговца маринованными оливками я спросил, где найти дом Ахитофела, но торговец вытянул ко мне растопыренные пальцы и сказал:
– Дом Ахитофела? Лучше спроси, где живет Велиар, средоточие зла. По решению гилонянских старейшин Ахитофела вычеркнули из людской памяти. Улица, прежде носившая его имя, теперь называется улицей Великах Свершений Давидовых, а сиротский приют, основанный и содержавшийся Ахи- тофелом, ныне закрыт, сироты побираются, кто постарше – идет к разбойникам, девочки становятся шлюхами. В общем, дом – не будем говорить чей – вон на том холме, ты его сразу узнаешь, ограда у него повалилась, двор зарос бурьяном; между прочим, в башне по соседству бродят привидения, особенно в новолуние.
Мы пошли туда, куда показал торговец, и довольно быстро разыскали дом Ахитофела. Солнце стояло в небе высоко, ни листик не шевелился в зарослях, бывших некогда роскошным садом, в тишине слышался только стрекот цикад. Мы прошлись по пустым комнатам, наши шаги гулко звучали меле стен, облицованных на сидонский манер, и потолков, расписанных по-тирски. Я думал о человеке, построившем этот дом, присоединившемся к заговору против Давида, а потом покончившем с собой, когда ему стало ясно, что восстание обречено и все его усилия оказались напрасны. Каким был Ахитофел? Что двигало им и Авессаломом, а может, и самим Давидом?
Послышался негромкий кашель. Лилит испуганно вздрогнула.
Я обернулся, В проеме двери, ведущей в сад, стоял худенький человечек, его силуэт резко выделялся на фоне ослепительного полуденного света. Но в самом человечке было нечто призрачное, казалось, он может исчезнуть так же внезапно, как появился. Однако он остался на пороге и, почесав подбородок, скромно поинтересовался целью нашего прихода; ведь по решению гилонянских старейшин имя Ахитофела вычеркнуто из памяти людей и заходить в этот дом запрещено.
Я объяснил, что путешествую – отчасти по делам, отчасти ради собственного удовольствия, а женщина меня сопровождает; дом мы увидели издалека, нам понравились его архитектура и месторасположение, поэтому захотелось взглянуть поближе.
Человек подошел к нам; место действительно удачное, подтвердил он, вообще, Гило и окрестности славятся своим прекрасным, здоровым воздухом. Конечно, дом надо отремонтировать, но даже при сравнительно небольших затратах можно превратить его прямо-таки в райский уголок, каким дом и был, пока в прежнего хозяина не вселился злой дух и он не присоединился к долгогривому Авессалому, взбунтовавшемуся против Давида. Учитывая размеры участка, замечательное расположение, все это можно приобрести за смехотворно низкую цену, которую даже неловко называть, настолько она не соответствует истинной стоимости. Мы спросили, почему же он тогда запрашивает такую цену. Человечек ответил, что, как ему кажется, он говорит с порядочными людьми, потому и сам честен; кроме того, гилоняне все равно рассказали бы нам о главном недостатке этого дома: в новолуние на башне появляется призрак бывшего хозяина. Однако если сделка интересует нас всерьез, то опасаться нечего – привидение совершенно безобидно, оно не хрипит, не воет, не чихает, просто стоит немое и белое в окне башни, где повесился прежний хозяин.
Поблагодарив за предложение, я сказал, что подумаю, и спросил, а кто он собственно сам и по какому праву ищет покупателей для дома и сада.
– Меня зовут Иоглия, сын Ахитофела. – Человек грустно пожал плечами.
– Я тут последний из семьи, а когда все распродам, тоже уйду.
Вдруг Господь надоумил меня на одну мысль.
– Слушай, Иоглия, – сказал я, – а не осталось ли от твоего отца еще чего-нибудь, кроме дома и сада?
– Была еще его одежда для торжеств и церемоний, золотая цепь советника, чаша и блюдо, несколько изящных вещиц, но все это давно заложено.
– Он задумался. – Впрочем, за сараем стоят бочки с глиняными табличками. Я пробовал их продать, но говорят, раз это записи Ахитофела, то они наверняка богопротивны и злоумышлены против царя.
– Надо же, – я изобразил удивление, – какое совпадение! А я как раз собиратель старинных рукописей. Покажи-ка мне свои бочки, глядишь – и сговоримся. Только предупреждаю: возможно, меня заинтересует лишь немногое, да и средства мои ограниченны.
Но Иоглия, сын Ахитофела, уже ничего не слышал. Не обращая внимания на цепляющийся за ноги бурьян и репейник, он бросился к полуразвалившемуся сараю, заросшему красноцветом. Там стояли три закрытые бочки. Схватив инструменты, Иоглия принялся за крышки; одолев первую, он тут же протянул мне несколько верхних табличек. На первой значилось: "Записки царского советника гилонянина Ахитофела о царствовании Давида и восстании его сына Авессалома, а также некоторые мысли общего характера".
Сердце у меня заколотилось. Лилит спросила, не дурно ли мне. Я что-то пробормотал насчет духоты в сарае и вышел на свежий воздух. Обретя наконец способность действовать более-менее здраво, я сказал:
– Вот что, Иоглия. Тут не кусок мяса и не пирог, который достаточно попробовать, чтобы все сразу стало ясно. Если хочешь, чтобы я приобрел часть табличек, дай мне возможность спокойно их изучить, для этого мне понадобится некоторое время, а также какое-либо помещение с целыми стенами и крышей, дабы защитить мою юную спутницу от дождя и зноя. Кроме того, нужна еда и кувшин вина, лучше два. Сумеешь это устроить?
Иоглия отвесил поклон, руки его от волнения задрожали. Дом в вашем распоряжении на любой срок, сказал он, а еще будет солома, чтобы спать; хлебом и сыром он поделится; если я дам ему полшекеля, можно сбегать в Гило и принести целый козий мех приличного вина.
Так мы нашли себе приют, а главное – немаловажные для Книги царя Давида материалы, то есть поездка вполне оправдывалась данным мне царским поручением.
Что же до призрака Ахитофела, то я успокоил Лилит: до новолуния еще не одна неделя, и, когда в окне башни вновь появится белое немое привидение, мы уже будем далеко-далеко.
ИЗ ЗАПИСОК ГИЛОНЯНИНА АХИТОФЕЛА
Поначалу все мы верили в него. Он был избранником Господним, олицетворением великих перемен, из которых народу Израиля предстояло выйти более сильным, нравственно просветленным и обращенным к будущему, чтобы исполнилось данное Господом нашему учителю Моисею обетование: "Господь размножит сыновей Израиля и благословит все дела рук их, и плод чрева их, и плод земли их, и рождаемое от скота их".
Это означало отобрать у племенных старейшин власть и привилегии, ограничить влияние священничества, создать государство, которое обложит налогом богатых, защитит бедных, утвердит справедливость, наладит торговлю, сможет вести войны с другими царствами. Это требовало полной самоотдачи всех, кто присягнул делу Господа.
А ведь у нас не было почти никакой опоры. Законы, данные Господом Моисею, были изречены в глубокой древности, когда еще не существовало собственности на землю и каждый делал что ему заблагорассудится, зато царил мир. Но как только земля стала чьей-то собственностью, возникла несправедливость, человек человеку сделался волком. Поэтому мы провозгласили: "Каждый под виноградником своим и под смоковницею своею от Дана до Вирсавии".
