– Как же ты распознал деда, если лица его не разглядел? – удивился Рюдель.
– А по ноге, – объяснил Рено. – Он себе когда-то топор на ногу уронил и срубил два пальца начисто. Вот по этой-то трехпалой ноге и определил, мессир, – точно, дед это мой в аду мучается, помоги ему Господи… и нам всем, грешным, – тоже…
* * *
Человек устроен таким чудесным образом, что хрупкая, подверженная всяческому тлену земная его оболочка способна заключать в себе нетленную и бессмертную душу; а душа эта вмещает и небо, и Бога, и величайший дар от Бога человеку – любовь.
И потому, торопясь увидеть поскорее Святую Землю и преклонить колени перед величайшей святыней человечества – Гробом Господним, Джауфре Рюдель вместе с тем жаждал прижать к груди и персть земную, юную графиню Триполитанскую, осуществив тем самым свое стремление к совершенной любви.
И море, посланник Хаоса, ярилось, и злобилось, и бесновалось, пытаясь лечь неодолимой преградою между князем Блаи и его любовью.
Вот что случилось, когда корабли двинулись к югу вдоль берегов Италии и направились к острову Сицилия. В небе вдруг появилась черная туча, и со всех сторон загремел гром, а впереди тучи летели одна за другой ослепительные молнии. Всех стоявших на палубе осыпало крупным градом, и это вызвало у людей страх и уныние, потому что с неба падали большие куски льда, и они причиняли сильную боль. Матросы и бывалые люди в ужасе ждали, когда с неба начнут валиться камни, способные пробить в палубе брешь и потопить корабль, ибо подобные случаи среди путешественников широко известны. Но буря рассеялась так же внезапно, как и началась, и страх покинул сердца.
Ночь миновала спокойно, а в розовых лучах рассвета все увидели впереди остров Сицилию, сверкающую, как драгоценный камень. Но не успела еще радость ступить на корабли пилигримов долгожданной гостьей, как буря возвратилась. Ветер ударил паломникам в лицо и встал неразрушимой стеною между берегом и кораблями. Вода, взволнованная бурей, поднималась с самого дна и выбрасывала в воздух различных донных гадов, ужасных с виду, но вполне безопасных сейчас, поскольку они, привыкшие таиться в темных глубинах, испытывали страх и растерянность.
Пилигримы прятались от бури под палубой, а сеньор Джауфре, очень бледный, изо всех сил держался за мачту и с отчаянием вглядывался в хмурое небо, ища среди черных туч просвета или какого-нибудь утешительного знамения.
Между тем ветер продолжал неустанно бушевать, готовый разнести на куски и корабли, и находящихся на них людей. Такие случаи не раз бывали, и мореплаватели рассказывали сеньору Джауфре, что лично знавали людей, у которых сильным ветром оторвало руку или ногу.
Паруса на мачтах опустили совсем. Морская вода текла ручьями по ногам, обливала одежду, хлестала в лицо. Буря кричала на разные голоса, которые заставляли сжиматься все внутренности. Волны неустанно били о борт, отчего корабль весь содрогался, вызывая трепет в теле и неприятные ощущения в голове и желудке.
Лишь к ночи буря постепенно отступила, ветер стих, поверхность моря сделалась гладкой, и на ней плавало множество обессилевших, избитых о воду гадов. Один из них, раскинувший щупальца, долго провожал Джауфре Рюделя взглядом, моргая, как тому показалось, прежалостно. В прозрачном воздухе над головой проступили яркие звезды. Впереди черной громадой медленно вырастал длинный берег.
Джауфре Рюдель разжал онемевшие руки, отпуская мачту, и закачался, не в силах удержаться на ногах после пережитого. Бывшие поблизости моряки принялись, отворачиваясь, посмеиваться над слабостью сеньора, ибо им-то морская качка была как бы и нипочем. Сеньор Джауфре непременно упал бы на четвереньки, представ перед этими грубыми простолюдинами в самом неприглядном виде, если бы один из них, не окончательно еще очерствевший, не подхватил князя Блаи под руку. И так сеньор Джауфре спустился туда, где было для него устроено ложе. Запах там стоял густейший, ибо во время бури всех охватила слабость, естественная на море и потому вполне простительная; покинуть же безопасное место и выйти на палубу решились немногие.
Утром стало возможно получше разглядеть большую землю, к которой принесло корабли вчерашней бурей. По счастью, в этот раз флот Гуго Лузиньяна и князя Блаи не претерпел большого ущерба, если не считать одной потерянной мачты, и все десять кораблей, разбросанные на большое расстояние, покачивались у длинного берега. Хорошо были различимы небольшие селения и возделанные поля. Это была Калабрия, земля, принадлежащая к числу владений правителя Сицилии.
При полном безветрии было решено спустить на воду весла, и таким образом вскоре корабли оказались у входа в пролив между большой землей и островом Сицилия, где море резко сужается и образует бурный поток. Вода в этом месте так сильно сдавлена сушей, что поневоле закипает, словно в котле, поставленном на сильный огонь.
Затем вновь поднялся ветер, и были поставлены паруса. Корабли побежали весело и ровно, и настроение у всех сделалось радостное. Большая земля оставалась слева от кораблей, а остров Сицилия – справа. Показался впереди город Мессина, где пилигримы должны были сделать остановку и пополнить запасы свежей воды и свежего мяса.
Наступила ночь. Ярко светила луна, заставляя море переливаться бесконечными оттенками серебра и ртути. Ветер постепенно усиливался, и внезапно раздались отчаянные крики, оповещавшие о том, что корабль влечет прямо к берегу и маневр уже невозможен.
Джауфре Рюдель не спал в эту ночь – духота и вонь тесного помещения отбивали всякую охоту ко сну. Как он часто теперь делал, князь Блаи стоял на палубе и смотрел то на море, то на морских людей. Не раз уже доводилось ему размышлять о противоречии между величавой необузданностью водной стихии и неотесанными, убогими душой и телом людьми, которые пытаются покорить ее. Успехи мореплавания – к такому выводу неизменно приходил сеньор Джауфре – могут найти себе разумное объяснение исключительно в том, что на стороне людей, какими бы ничтожными они ни были, выступает сам Господь Бог, в то время как море может рассчитывать лишь на собственные силы. Однако и этих сил было пока что вполне довольно для того, чтобы нанести ощутимый урон кораблю Рюделя.
Ветер торжествующе завывал со всех сторон. Берег, накренясь и словно набычась, мчался прямо на корабль, и с каждым мгновением столкновение делалось все неотвратимей. Волной слизнуло с палубы нерасторопного матроса. В воздухе мелькнули его руки и ноги, тщетно искавшие себе опоры, а затем все исчезло.
К мачте подобрался капитан корабля, голый до пояса, коренастый, скорый на расправу и невоздержанный на язык, но вместе с тем опытный и надежный мореход. Двое матросов жались к палубе возле Джауфре Рюделя и в ужасе смотрели на вздымающиеся вокруг валы. Все ревело и грохотало; корабль громко стонал под ударами волн. Капитан выпрямился, и тут ветер сильно ударил его всем телом о мачту. Он беззвучно прокричал что-то, заглушенное тотчас бурей, и попытался спустить большой парус. Но парус, полный влаги и ветра, продолжал, изгибаясь, гнать корабль навстречу неизбежной гибели и ни за что не желал опускаться. Тогда капитан выхватил нож и с силой вонзил его в парус. Он наносил удар за ударом, словно желая убить злейших своих врагов. Парус, излохмаченный ножом, превратился в дряблые тряпки и обвис, а стремительный бег корабля немного замедлился. Капитан тяжело дышал, по его лицу текла вода.
И в этот миг раздался скрежет, все тело корабля сотрясла судорога, а затем что-то оглушительно хрустнуло, так что князю Блаи почудилось, будто затрещал его собственный хребет. На самом деле корабль провел по дну своими двумя рулями, которые представляли собою как бы две ноги, опущенные в воду. Снизу закричали, что образовалась трещина.
Лошади громко ржали и трепыхались в своих подвесных стойлах, как рыбы, попавшие в сеть. Однако они не могли разбить копытами перегородки, ибо были подвешены специальными кожаными ремнями – это обеспечивало лучшую сохранность корабля и облегчало животным страдания от качки.
Пилигримы в трюме вопили и завывали от ужаса, как грешники в аду. Ветер и волны беспощадно хлестали корабль, лишившийся управления. Капитан приказал бросить якорь, чтобы остановить беспорядочное движение, но корабль едва не опрокинулся. Видя, что вот-вот случится непоправимое несчастье, капитан сам обрубил канат и оставил якорь в море.
Земля была близко, но броситься в бурные волны и добраться вплавь решились очень немногие. Капитан проводил их глазами, плюнул и сказал: «Покойники».
Тем временем приготовили лодку и погрузили на нее все бывшие на корабле деньги, а также князя Блаи, четырех его вассалов и еще двух слуг по выбору (Джауфре Рюдель взял с собой старенького Ниварда Басурмана, постоянного своего лекаря, и молодого Рено). Лодку спустили на воду и вступили в неравную битву с ночной бурей.
