После находки, сделанной Семенцовым, я задумался — а не амнистировать ли мне моего уголовника и не принять ли его в штат Архангельского ЧК, хотя бы на правах внештатного сотрудника? Бывший фальшивомонетчик вполне мог воспользоваться ситуацией. Он вполне мог убить находившихся в квартире людей, а сам бы смылся. С такими деньгами Семенцов мог осесть в любой точке страны, а то и свалить за границу. А вот, поди же ты.
Артузов рассказал Председателю не только о тайнике, обнаруженном на квартире пани Беаты, но и о тайниках, где находились вещи не столь компактные и дорогие, как деньги и золото, а более громоздкие и смертоносные. Например — две квартиры в Москве (точнее, две комнаты в разных частях столицы, снятые на подставных лиц), набитые взрывчаткой, еще четыре «схрона» с оружием недалеко от Смоленска. Когда должна сработать взрывчатка, против кого, и где станет использоваться оружие, еще предстояло выяснить, но это уже детали. Главное, что это не будет использовано против нас.
Теперь ВЧК предстоит колоссальная работа по выявлению тех, кто предоставлял польской агентуре взрывчатку и оружие — ведь их не привезли с собой с территории новоявленной Польши, а получили на складах РККА. И, вполне возможно, что речь пойдет не о коррумпированных кладовщиках, а о довольно-таки высоких чинах, отирающихся в тыловых штабах. Артузов уже дал «отмашку» особым отделам начинать расследование, но на некоторые операции требуется санкция самого председателя ВЧК. К слову о замах и «исполняющих обязанности». Ксенофонтов, при всем его мужестве и основательности, согласия на арест начальника отдела вооружения штаба Московского военного округа, бывшего генерала Варенцова, на которого указывали поляки как на человека передавшего им динамит, не дал, не желая портить отношения с наркомвоенмором, а советовал дождаться самого Феликса. (Его манера называть Дзержинского Феликсом, коробила и меня, и Артузова. Но это так, реплика в сторону.)
Стало быть, Дзержинскому опять придется «бодаться» с Троцким и Склянским, которые снова станут яростно отстаивать своих людей, невзирая на явные доказательства их вины.
Дзержинский без колебаний подписал мандат на арест бывшего генерала, потом спросил:
— Товарищи, а что за «сыворотку правды» вы недавно использовали?
Мы с Артуром смущенно переглянулись, а строгий взгляд Дзержинского на сей раз остановился на мне:
— Владимир Иванович, это ваша затея?
— Так точно, — не стал я кривить душой.
Дзержинский откинулся на спинку кресла и сказал:
— Как всегда. Если речь идет о каком-то особо хитром допросе, можно не сомневаться — затея товарища Аксенова. А что было в шприце?
Я посмотрел на Артура.
— Чистейший медицинский спирт, — ответил за меня главный контрразведчик страны. — Я хотел водку, но где ее взять? Пришлось у медиков одолжить немного.
— В сущности, вы напоили подследственного? — решил уточнить Дзержинский.
— Не совсем так. Здесь больше психологическое внушение, — пожал я плечами. — Я же не знал — какое воздействие окажет спирт на организм Добржанского.
— Добржинского, — поправил меня Артур.
— Да, Добржинского, — кивнул я. — Он мог стать агрессивным или вялым. Главный упор делался на термин и на то, что это снадобье досталось нам от французов в Архангельске. Пан Добржинский не слишком бы поверил в российскую разработку, а в наследство Антанты — вполне. Теоретически, можно было использовать даже дистиллированную воду.
— М-да… работаете вы, товарищ Аксенов, с фантазией, — протянул Феликс Эдмундович.
Посмотрев на меня и заметив огорчение, позволил себя сделать то, что делал крайне редко — улыбнулся.
— Я не сказал, Владимир Иванович, что это плохо. Плохо другое, — покачал головой Дзержинский. — Плохо, что слухи о ваших методах ушли за пределы нашего ведомства. Сегодня утром мне позвонил Бухарин — интересовался, не собирается ли ВЧК вкалывать «сыворотку правду» всем членам партии большевиков или ограничится только членами Центрального комитета?
— Ну, самому Николаю Ивановичу я бы «сыворотку правды» вколол, — мечтательно произнес я. — Только укол бы стал делать не в вену, а в другое место. И шприц бы побольше взял и иглу потупее и с зазубринами.
Дзержинский опять позволил себе легкую улыбку, настолько неуловимую, что человек невнимательный ее просто бы не заметил. Я знал о неладах Феликса Эдмундовича с Николаем Ивановичем, да и от остальных это давно не секрет. Другое дело, что самому Дзержинскому нельзя демонстрировать свое недовольство одним из членов ЦК и главным идеологом республики.
— Любопытно, откуда утечка? — вслух подумал Артузов, посмотрев на меня.
Я задумался. Сам я никому не говорил. Значит, либо Татьяна, либо кто-то из внутренней тюрьмы. Татьяна вряд ли имеет выходы на Бухарина, как и тетка покойного поручика Покровского. Вполне возможно, что конвоир просто слушал наш разговор.
— Подождите, товарищи, — неожиданно произнес Артур. — А ведь утечка-то от меня.
Мы с Дзержинским, словно сговорившись, посмотрели на Артузова.
— Получается, я виновник, — растерянно сообщил главный контрразведчик. — После допроса Добржинского я разговаривал с Вячеславом Рудольфовичем и сообщил ему, что мы с Аксеновым добились результата. И о том, что использовали «сыворотку правды». Но я не думал, что из этого нужно делать тайну, да еще и перед заместителем начальника Особого отдела. Менжинский сам участвовал в допросе польского резидента, но безуспешно.
Дзержинский вздохнул. Вряд ли он решит, что Менжинский — один из руководителей ВЧК, является «человеком» Бухарина. Бухарин хоть и входит в высшие эшелоны власти, но в силовых структурах авторитета не имеет. Другое дело, что Менжинский слегка «распустил язык». Возможно, Вячеслав Рудольфович немного обиделся, что разговорить резидента удалось не ему, а какому-то там выскочке из Архангельска. К тому же он присутствовал на памятном заседании коллегии, на котором Бухарин упрекал меня в чрезмерной жестокости. Да, кстати…
— Феликс Эдмундович, все забываю спросить, — поинтересовался я. — Вам не показалось странным, что документы, отправленные мною в наркомат иностранных дел — те, что касались Свободной Помории, — напомнил я, — стали известны в Европе?
— Здесь, Владимир Иванович, очень скользкий вопрос, — покачал головой Дзержинский. — Увы, пока ничего не можем поделать.
Если уж Дзержинский говорит, что ничего не может поделать, значит плохо. Опять-таки, из «послезнания» мне известно, что Феликс Эдмундович не очень-то ладил с Чичериным, считая, что наркомат иностранных дел наполовину состоит из шпионов, но НКИД находился под особым покровительством самого Ленина, не позволявшего вмешиваться в его дела.
Я не совсем согласен с Дзержинским. НКИД состоял из шпионов всего-то на треть. Нет, лишь на четверть. Но, с другой стороны, если шпион шпионит себе, а сам выполняет важное дело полезное для Советской республики, нехай работает. Покамест дипломатами разбрасываться нельзя.
— Артур Христианович, если у вас ко мне нет вопросов, то можете идти, — сказал Дзержинский.
Артузов встал. Не очень-то умело вытянулся по стойке смирно и сказал:
— Вопросов нет. Единственное, мне хотелось бы отметить огромную роль товарища Аксенова в ликвидации польской агентуры. Более того — с его подачи и началась работа по уничтожению шпионского гнезда. Считаю, что мы должны представить во ВЦИК ходатайство о награждении товарища Аксенова орденом Красного знамени.
Дзержинский довольно-таки неопределенно кивнул, а меня опять «дернуло» за язык:
— Лучше бы наградить Аксенова знаком «Почетный чекист».
— Почетный чекист? — удивленно переспросил Дзержинский. — О чем это вы?
— Идея пришла в голову, — заявил я. — Почему бы Всероссийской чрезвычайной комиссии не учредить ведомственный знак? Скажем, приурочить его к годовщине создания ВЧК и награждать им наиболее отличившихся сотрудников. Изобразить на нем щит и меч.
— Почему щит и меч? — слегка растерянно поинтересовался Артузов.
