Надо будет черноокую поблагодарить.
Глава 20
Событие сорок седьмое
— Пришла на пляж. У меня сразу же облезла кожа! Не знаю, что теперь делать?
— Как что делать? Хочешь — сумочку, хочешь — перчатки…
Даже самолёт ведь был. Большой, новый, импортный. Не судьба. В смысле — посмотреть футбол с участием бразильцев. Дел навалилось. Да ещё весна — посевная на носу, кое-где и началась уже. Матч засняли на камеру и привезли. Никакого удовольствия, особенно без комментатора. Чем там Озеров занимается? Зато увидел пластиковые сиденья. Вот это прогресс! Там чего, ещё один попаданец объявился? Они ведь ещё нескоро пойдут — и не только в СССР, в мире! Хоть в Мюнхене, хоть в Лондоне пока что всё больше обычные деревянные лавочки задами полирует народ. Помнится, в той истории жена пчеловода Лужкова на этом бизнесе серьёзно поднялась. Ну, такая корова нужна самому. Это не про жену.
Позвонил Макаревичу. Тот вместо «здравствуйте» сказал, что все мощности деревообрабатывающего комбината загружены на год вперёд.
— И вам не хворать, Марк Янович. Не нужно мне дерева — объясните про сиденья на стадионе.
— И только… Стоп. Что, теперь делать эти сиденья, а всё остальное забросить? Пётр Миронович, господом богом вашим прошу звонить в Краснотурьинск пореже. Всю экономику рушите.
— Марк Янович, вы на минутку вспомните, кто вам эту экономику «сэкономил». Не нужно ничего бросать, и никуда бежать тоже не надо. Что у вас за рационализатор такой появился? — правда ведь, загрузил в последнее время. Нужно тут свой Краснотурьинск делать.
— Это инженеры с завода пластмасс придумали. Фамилий не знаю. Знаю, кто за всё платил. Разорили.
— Всё. Выдохнули. Давайте так: чертежи мне перешлите самих сидений и пресс-форм. И поощрите товарищей — кучу денег принесёт их новаторство.
Вот так птенцы из гнезда и улетают. Сами уже историю перекраивают. Уж не бабочка ли Брэдбери там пролетела? Нет, её же раздавили. Динозавр? Хрен знает. В Штатах, может, уже есть такое — но вот в Европе срочно патентовать нужно, и завод строить. Все стадионы захотят. Миллиарды долларов.
Позвонил Бику. Тот дома был, а рядом надрывался ребёнок — Мишель родила пару месяцев назад. А может, больше? Дети на чужих подоконниках быстро растут. Самое интересное, что у сына Марселя родился сын в один день с сыном у Бика-старшего. Ох, чего-то запутанная генеалогия получилась. Как это будет проще? Ага, дядя и племянник родились в один день.
— Привьет, Петья! Давай прилетай. Тут показаль новость, ти самольёт купил. Тебя все ругають.
— Привет. Почему ругают? — вот она популярность.
— Говорьят, книги не писать, песен ни писать, фильмы не снимать. Зажралася. Самольёт покупать.
— Зажрался. Правду говорят. Нет времени. Дела. Рулю.
— Делья идуть конторья пишьет? — смеётся, но ребёнок громче. Как назвали-то? Тьфу. Тёзка же. Пьер!
— Чего тёзка кричит?
— Обгадьился. Обгадьялся? Обдельялся? Навалиль кучью. Прилетай, посмотришь.
— На кучью? Так себе повод.
— На Пьерчик. Что хотьел? Мишель привьет предаст.
— Марсель, что с чемоданами на колёсиках? — посмеялись, и хватит.
— Чемоданы делайем. Сумки нет. Судимься.
— Вот так так. Чего случилось? Отстал от жизни.
— «Адидас». Немцы тоже началь делать сумки с колёсьикамьи. Мы подальём в суд. Идут разбирательства.
— «Адидас»? Чего говорят?
— Проигайт.
— Проиграют.
— Да, проиграйют. Я выставиль претензию — два миллиона франков.
— А может, продать им? Есть у меня лучше идея.
— Они готовьи. Самьи просить. Готовьи на мировой. Прилетай. Будем договарьиться.
— Хорошо. На днях. До свидания. Привет Мишель.
«Адидас» — постоянный партнёр, совместные предприятия в СССР. Нужно помириться. Пусть завод по производству таких сумок в Павлодаре строят. Там немцы, может, ФРГ и денежку даст. Тогда большой завод.
Плохо, когда у государства ни на что денег не хватает. И это ещё года четыре — потом будут «Война судного дня» и топливный кризис. В этой войне практически один победитель — СССР. Некуда будет нефтедоллары совать. Начнётся золотой Брежневский… нда. Шелепинский. Дожить надо.
Интермеццо четырнадцатое
К генералу подходит рядовой:
— Товарищ генерал, разрешите спросить. Когда ракета вылетает из шахты,
по какой траектории она дальше летит?
— Спрашивайте, товарищ солдат.
— Кадри, а ты как в снайпера попала? Я понимаю, в войну женщины снайперами были. Сейчас-то мир — женщин в армию не берут, — Федька сидел рядом в окопе, на ящике от снарядов, и пытался штык-ножом подцепить из банки тушёнки кусочек мяса. Тот несколько раз соскальзывал с ножа, а последний, когда круглая физиономия уже раскрыла рот, чтобы его поглотить, соскользнул опять, но уже не в банку, а на полу полушубка. Плюнув на приличия, Фахир взял его пальцами и донёс-таки до рта. Сверкнули два золотых зуба.
— Где зубы-то потерял? Всё спросить хотела, — Кадри со своей банкой справилась давно. Ложка была. Федька на неё жалобно смотрел, но Кадри скривилась и мотнула головой. Её ложку будут облизывать. Бр-р.
— Я первый спросил, — снова началась игра с ножом и кусочком мяса.
— Ладно. Расскажу. Про войну как раз история. Я только школу окончила в Таллине. Мама у меня швеёй работала. Вот устроила в их ателье приёмщицей. Неделя, может, прошла, а может, чуть больше — где-то перед 22 июня было. Почему запомнила? А в этом и суть истории. Принесла наша директриса китель свой, а он весь в медалях и орденах. И матери отдала — там нужно было рукав чуть прошить, Тётя Таня пополнела с войны, и когда надевала, примеряя, — он распоролся по шву. Ну, мама быстро прострочила и отнесла ей наверх. К обеду уже время, было, приходит мужчина. Неказистый такой, родинка большая под носом — противный, в общем. А народу нет никого. Он ко мне, протягивает фотографию и говорит: хочу, мол, сшить мундир, как на фото. Я глянула, а там этот тип с бородавкой в эсэсовском мундире. Их тогда много отпустили из лагерей — ходили по городу, в пивных сидели.
— Не знаю, — говорю, — может, мы не сможем по фотографии.
— А кто знает? Чего тут сложного, — и щерится, а половина зубов — как у тебя, только железные. Жуткий такой оскал.
— Хорошо, — еле вымолвила от жути такой, — у нас директор воевала — пойду её спрошу.
Взяла фотографию и пошла к тёте Тане. А та мундир примеряет, звенит орденами. Ну, рассказала. Та взглянула на фотографию и аж позеленела. Зубами скрипит. Вперёд меня вниз бросилась — а она ещё выше меня была, и, говорю, уже в теле. Вышла, и подходит вплотную к этому эсэсовцу недобитому. Он ей только до груди — где звезда Героя висит.
— Вот, — с шипением говорит, и тычет пальцем в медаль, — я снайпером была на войне. Это за сто таких ублюдков, как ты. Сейчас сто первый будет.
Эсэсовец завизжал и бросился вон, даже фотографию свою со шляпой забыл. Вот тогда я и решила тоже снайпером стать, чтобы меня такие типы с железными зубами боялись. Пошла в военкомат — не хотели брать. Потом со мной тётя Таня пришла, и опять по-другому себя ведут. Боятся. Значит, правильно я решила.
— А отец у тебя кто? — очередная попытка борьбы ножа и тушёнки.
— Нет. Мне полгода было, когда его фашисты расстреляли в сорок третьем. Он железнодорожником был, в депо работал, а немцы узнали, что он там двух евреев прячет. Нашли, выследили — и всех троих на месте расстреляли. Нам даже похоронить не дали. Я в военкомате просилась на границу с ФРГ, отомстить хотела. Теперь повзрослела. Не немцы враги. Фашисты. Эти вот — ничем не лучше. Слышал, что они с нашим пленным сделали? Быстрее бы уж началось. Руки чешутся.
Федька за время рассказа банку доел. Без ножа, руками. Сейчас вытер о жухлую прошлогоднюю траву. С первого нападения китайцев прошло почти две недели. Со дня на день тут половодье может начаться — а в это время, говорят остров почти полностью под воду уходит. Пока, так-то, и не похоже на весну. Снег, позёмка. Лёд на Уссури.
