— Ты первый, Отелло, да еще и на самых законных основаниях!
— Так, мальчики, прекратить! Сначала вы мне все расскажете, а потом и будем говорить по душам. Лёва, где та нашел такие дивные цветы? Дай подумаю! Так, ты купил обычные белые гвоздики, а потом поил их пигментом… дай подумать каким… лучше всего подойдет…
— Зазя, мы тебе расскажем всё, что нам можно рассказывать, поверь, это очень немного. И вот то, про что ты думаешь, к этому немного не относится. — Лёва быстро прошел в гостиную и уселся за большим обеденным столом, на который давным-давно в этом доме не накрывали.
— Но я могу тебе приоткрыть тайну, что меня восстановили во всех званиях и вернули награды, да еще и Трудовик[5] прикрепили.
Захаров фыркнул
— Ну да, не мне одному… Вот, Захару тоже досталось.
— Так вы, мальчики вместе работали? Чума в Западных областях? Это вы ею занимались? А я думала, что это ребята из…
И тут в дверь опять позвонили. Нам этот раз вздрогнули все, от неожиданности.
— Сегодня у меня день открытого доступа! — грустно пошутила Ермольева, не зная, какой еще букет гвоздик сегодня ожидать. Но гвоздик на этот раз не было. В дверях оказался симпатичный худощавый военный в генеральском мундире.
— Зинаида Виссарионовна, разрешите представиться, генерал-лейтенант Алексей Иванович Виноградов. У меня к вам неотложное дело. Разрешите войти.
Зинаида пожала плечами и пропустила неожиданного визитера в гостиную. Увидев веселую компанию мужей Зинаиды Ермольевой за столом, вошедший генерал совершенно не растерялся, а напротив, протянул руку, поздоровался:
— Алексей Александрович! Лев Александрович! Рад вас видеть. Извините, я отвлеку Зинаиду Виссарионовну, надеюсь, что ненадолго.
Развернулся к Ермольевой:
— Зинаида Виссарионовна, мне крайне необходим ваш крустозин. Дочка. Ей только исполнилось три месяца. Сильный жар. Врач сначала сказал, что это простуда, но через несколько дней жар возобновился, у нас был профессор Мочан[6], он по своим делам оказался в Москве, удалось его уговорить посмотреть ребенка. Он говорит, что двухстороннее воспаление легких. Я очень прошу вас…
— Вы понимаете, что препарат еще не прошел испытаний, это опасно, давать его, тем более трехмесячному ребенку. Я просто не имею права…
— Зинаида Виссарионовна, я верю в ваш препарат. Только он можете сейчас спасти девочку.
— Я понимаю… Понимаю… Но…
— Зина, ты должна помочь товарищу. — неожиданно резко прозвучал голос Льва Зильбера, в котором на этот раз не было ни легкости, ни иронии, а только сочувствие. И еще, вот это… когда Лева говорил, что она должна, значит, так должно было поступить, так было правильно!
— Зина, Лев прав. Тебе обязательно надо помочь товарищу. — выдавил из себя с муками Захаров.
— Это много времени не займет, у меня машина. — добавил Виноградов.
— Ну хорошо, поедемте — не ожидавшая от своих мужей такого единодушия, Ермольева пребывала в некоторой растерянности.
— Понимаете. Мы еще не отработали дозы препарата для детей, тем более такого маленького возраста, я просто на знаю, сколько вам дать… — сказала доктор Ермольева, когда они сели в машину.
— Ничего страшного, Зинаида Виссарионовна, я знаю, по сто тысяч единиц четыре раза в день да десять дней — это четыре миллиона единиц…
Сказать, что Ермольева выпала в осадок, так нет, это неверное слово. Какой-то военный, не имеющий специального медицинского образования, так спокойно оперирует специфическими терминами и дозами! Она сама не была уверена, не будет ли такая доза токсичной для трехмесячного младенца, дала бы меньше в два раза, максимум, семьдесят пять… а тут так сразу и так уверенно, как будто для него это уже давно пройденный этап…
— Вы понимаете, что я не могу гарантировать…
— Все мы под Богом ходим, Зинаида Виссарионовна, только он гарантию дать может, а мы только делаем предположения. Я понимаю, что у вас достаточно недоброжелателей, и, если что-то случиться, могут возникнуть неприятности. Тут расписка, что я беру всю ответственность на себя. Сохраните. Надеюсь, что не пригодиться.[7]
Ермольева взяла листок бумаги, искаряканый почерком, который вполне можно было бы принять за медицинский. Подумала, что этот военный мог иметь к медицине какое-то отношение, но машина неслась по городу очень быстро, вскоре они были у нее в институте, мысль додумать не удалось.
— Вот. Возьмите. Хранить надо в прохладном месте.
— Да, не проблема, у меня есть дома холодильник…
У Зинаиды Виссарионовны брови взлетели вверх.
— Холодильник… а это такое ваше название шкафа-ледника? Интересно… В общем так, купите шприц в аптеке, стерилизатор, иглы, прокипятите и вот вам раствор для инъекций, чтобы развести препарат. Раствор лучше держать при комнатной температуре. Ну, дозу сами рассчитаете.
— Спасибо, а шприцы у меня есть. Вот. Новейшая разработка. Одноразовый шприц.
— Одноразовый? А зачем? Шприц всегда можно прокипятить.
— Во-первых, не всегда. В полевых условиях, при боевых действиях это проблематично. Намного проще сделать укол и забыть о шприце, а для следующего укола взять новый. Есть шприц-тюбики из фольги, но они не удобны и не слишком практичны. Посмотрите сами, они не из стекла, а из полимера, в тонком пластике, игла впаяна в шприц, накрыта колпачком. Упаковка и шприц стерилизованы жестким рентгеновским излучением. Там еще есть предохранитель от дур.
— От кого?
— От слишком умных медсестер, которые захотят его использовать несколько раз в целях экономии. После инъекции отламывается кусочек пластика и забивает входное отверстие.
— Хитро.
— По-другому нельзя! Это еще и профилактика передачи вирусного гепатита.
— Вот тут я согласна.
Ермольева вздохнула.
— Это пока что первые экземпляры. Для производства новый завод только начали строить, но понемногу уже делают. При массовом выпуске стоимость будет копеечная, а польза огромная. Вот тут заявка, попишите у руководства, на ваш отдел для испытаний выделят пробную партию.
— А вот за это спасибо! Огромное! — голос ученой выражал искреннюю признательность.
— Извините, Зинаида Виссарионовна, я выйду. Шофер отвезет вас домой. Всего вам хорошего. И еще раз огромное спасибо!
— Пусть препарат поможет вашей дочке. — пожелала Ермольева генералу вслед и тихонечко так перекрестилась.
Вскоре она вошла в квартиру и застала на кухне умилительную картину: ее бывшие не растерялись, пельмени были доедены (на одной тарелке остался одинокий пельмешек, это Левы, у него была постоянная привычка чуть-чуть еды оставлять, чтобы вкусного он не ел, а маленько обязательно оставит). Бутылка коньяка, которую, видимо, принес кто-то из них с собой — допита, нет, каким-то движением фокусника Лева вытащил еще одну такую же. «Хороший коньяк, проверенный» — отметила про себя Зинаида. На кухне стоял дым коромыслом, мальчики курили безбожно. Зина упала на табуретку, намаялась за сегодня. Лева так же артистично разлил коньяк по стопочкам.
— Ну, за наше возвращение? — прозвучало вопросом.
— Лева, я не могу, я устала. И еще… Мой муж — Захаров. Он — вернулся домой. Ты тоже вернулся. Но эта страница моей жизни перевернута окончательно. По работе мы еще можем иногда где-то встретится, но и на большее ты не рассчитывай.
— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит? — вращая рюмку в руках не без надежды поинтересовался Зильбер. Зинаида думала, что сказать, и в эту минуту зазвонил телефон. Было половина одиннадцатого, и кто мог так настойчиво звонить? Ермольева взяла трубку. Раздался приятный бархатистый голос:
— Зинаида Виссарионовна?
— Да, это я…
— Одну минуту. Сейчас с вами будет разговаривать товарищ Сталин.
— Да, слушаю…
И тут в трубке раздался голос, хорошо знакомый каждому человеку в стране.
— Зинаида Виссарионовна? Сестричка! Хотел сказать, что я выполняю свои обещания.[8] Чем занимались товарищи Зильбер и Захаров спрашивать не надо. Они справились — это самое главное!
