Значит, я должен запираться, от всего отнекиваться, стучать кулаком в грудь и креститься на иконы — я не я и лошадь не моя. В смысле бумаги. Откуда взялись? А бог весть откуда. Подсунули, мерзавцы! И первый же мой простодушный ответ мигом поставил Иоанна в тупик:
— То черновое, государь. Вызвался я помочь князю Воротынскому, когда узнал, что он мыслит над тем, как обезопасить южные рубежи твоей державы, вот и сделал кое-какие наброски.
У царя тут же брови кверху, в глазах по здоровенному вопросительному знаку, а по лбу морщины волнами. Это извилины наружу запросились — уж очень напряженный мыслительный процесс пошел.
— Стало быть, ты хошь сказать, что бумаги енти князь Воротынский зрил?
Ну а как же иначе, государь. И не просто зрил — он ими при написании пользовался. Изрядно мой труд ему пригодился — о том он мне и сам сказывал.
Брови взметнулись еще выше, в глазах добавилось по второму вопросительному знаку, пожирнее первого, а морщины не волнами — там уже чуть ли не цунами. Эва как его вспучило!
Глядит он на меня и понять не может — кто ж перед ним стоит. Шпиён? Тогда почему у него такое простодушие на лице? Почто глаз не отводит, да и не бегают они воровато, как должны, а отвечает сразу, не задумываясь. И мне тоже невдомек — чем я его так крепко озадачил. Откуда мне знать, что я шпиён, да еще изобличенный, вот и веду себя неправильно.
Молчал он долго, продолжая неотступно буравить меня своим колючим взглядом. Вот только грозности в нем было не ахти — скорее уж тупость. Но соображал Иоанн быстро, а потому уже спустя пару минут, судя по изменившемуся выражению глаз, до него стал доходить истинный расклад. Пускай не до конца, но достаточно для того, чтобы царь-батюшка сменил свой гневный тон и перешел на более деловой — что да как, зачем да почему. Потихоньку да полегоньку он дошел до сути, разобрался в истинном положении вещей, после чего даже удостоил меня своей милостивой похвалы:
— Изрядно написано. Толково да просто — залюбуешься. — И тут же — вот зловредная натура — с ехидной усмешкой задал коварный вопрос: — Небось обида жгла, егда князь Воротынский твое творение за свое выдал? Трудился ты денно и нощно, ан все впустую оказалось.
Ну прямо-таки жаждет человек стравить одного с другим, а на них напустить третьего вместе с четвертым. Экие мы любители кулачных боев.
— Впустую было бы, если б ты, царь-батюшка, сие творение не одобрил, — вежливо поправил я. — А коль оно пошло на пользу, коль благодаря ему князь Воротынский с божьей помощью и… твоим благословением одолел басурман — выходит, не впустую. Мне же и того довольно, что я тебе и твоим людям подсобил в державных делах.
— Ну-ну, — недовольно промычал он, но тут же оживился. — Надобно мне у князя Михаилы Иваныча спросить, отчего он про тебя даже единым словцом не обмолвился. Уж не потому ли, что испужался? Де, проведаю я, кто истинно над охраной моих рубежей потрудился, так и титла «слуга государев» не ему, а тебе достанется. — И снова полетел в мою сторону испытующий взгляд.
— Помнится, ты его не за уложение титлой наградил, а за битву при Молодях да за то, что он так ловко одолел полчища крымского хана, — аккуратно поправил я его. — А смолчал, наверное, потому, что если всех упоминать, то список слишком велик окажется. Тут и подьячие длани приложили, а уж сколько станичников пришлось выслушать — уму непостижимо. И почти каждый что-то дельное говорил. Так что же, всех поминать?
— Всех не всех, но главного мог бы, — упрямо заметил Иоанн.
— Да какой там главный, — беззаботно отмахнулся я. — Моих слов в уложении, можно сказать, и нет вовсе. От силы десяток на каждую сотню придется, а то и того меньше. Князь их чуть ли не все заменил.
— Зато суть осталась, — усмехнулся Иоанн. — Я б на твоем месте изобиделся.
И снова пристальный взгляд в мою сторону. Дураком надо быть, чтоб не догадаться, что он от меня хочет услышать. Честно говоря, после того как Михайла Иванович так меня «кинул», чего уж греха таить, я и впрямь был на него немного обижен. Ведь знал же, как важно для меня удостоиться царской похвалы и какого-нибудь чина за проделанный труд, чтоб ехать к отцу Маши не безвестным фряжским князем, а каким-нибудь стольником.
Виду, конечно, не подал — молчал да кивал, пока Воротынский излагал мне свои возражения, но в душе… Но это мое дело. Мое, да еше Михайлы Ивановича. Бог ему судья. Опять же сватом я его считал… будущим. Да и не приучен я жаловаться. Но теперь пришлось изобразить недовольный вид. Раз уж царю этого так хочется — пускай. С нас не убудет. Вслух говорить ничего не стал — перебьется, зато изобразил красноречиво. Моей насупленной рожей с нахмуренными бровями Иоанн остался доволен. Так доволен, что даже махнул рукой.
— Ладноть, не сказывай — сам зрю. — И вполголоса, но явно для моих ушей: — И не стыдно на старости лет чужое красть? Ай-ай-ай. А я-то мыслил, будто он и впрямь умишком посветлел, а выходит, вона как. Ишь ты… Попользовался человеком да выкинул, яко рогожу поганую. — И снова мне: — Спасибо-то хоть сказал али и про него забыл?
— Спасибо сказал, не забыл, — мрачно ответил я.
— Ну и то славно, — кивнул Иоанн. — От кого иного ты бы и ентого не дождался. Дрянь народец, как есть дрянь — каждый норовит свое урвать, а нет чтоб, как ты, о державе озаботиться. Вот и выходит, что один я должон об ей мыслить, дни и ночи в трудах проводить. Держава ведь, она яко баба смазливая да беспутная, пред кем хошь подол задерет, да еще поднагнется для удобства. Чуть зазевался, ан глядь — твое законное местечко и занято. Бабы они все таковские, что на Руси, что в иных землях. Не зря басурмане даже лика своих женок всем прочим казать не хотят — опаску имеют. Ай нет?
— Всяко бывает, государь, — уклончиво заметил я.
— Сказывать не желаешь али сам не ведаешь, яко они в иных землях блудят? — нахмурился Иоанн.
— Отчего ж, ведаю, — пожал плечами я и… начал излагать более подробно — ждет же человек, не стоит разочаровывать.
Вот тогда-то наш разговор и свернул в сторону интима и его особенностей. А что до Воротынского, то царь не утерпел и вывалил ему все, что думал о его стратегических способностях, да вдобавок, не целясь, угодил в самое яблочко:
— А может, сей фрязин и при Молодях не просто бился да над пишальниками воеводствовал, а еще кой-что советовал, ась? Мне ведь ныне все ведомо.
Об этом царь рассказал мне в нашу последнюю встречу перед его отъездом в Новгород. При этом он был такой довольный, аж лучился от счастья. Ну еще бы. Никак ему лавры спасителя Руси покоя не давали. Не дурак же Иоанн. Прекрасно понимал, что почести, которые он принимал, когда въезжал в Москву, были пустышкой, не больше. Зато Воротынского и его рать народ чествовал совсем иначе — искренне и от души, потому царь и злился. Все искал повод, чтоб унизить князя, опустить его до своего уровня, а тут вдруг он сам отыскался. Можно сказать, поднесли на блюдечке с голубой каемочкой. Такую удачу грех упускать.
