Партизаны перебазировались в эту покинутую давным-давно деревушку буквально пару дней назад, после того как та же Гульнара сообщила, что старый район дислокации вычислен вездесущими китайцами (их спецназ уже вовсю шнырял в округе). Соответственно толком осмотреться да приглядеться к соседям у котелковских бойцов времени не было.
— Значит, пора повстречаться, — рубанул Юрий. И внутренне покорил себя за явный недосмотр и упование на авось. Но бойцам вида не подал и отдал приказ: — Левченко, Кривых, Сабуров, Абрамян, ко мне!
У Котелкова было давнее правило, привитое ему покойным уже старым зубром генералом Шуршалиным, — никогда не оставлять непонятки на потом. Потому как они непоправимо разлагают коллектив. Бойцы впадают в задумчивость, а она — главный враг решимости. Рефлексировать же может себе позволить только командир, да и то по праздникам.
Уже через каких-то полчаса, проинструктировав Гульнару и тепло с ней простившись, Юрий во главе небольшого отряда выступил в поход. Заснеженная тайга была, как обычно, величава и загадочна. Свинцовые облака, казалось, пригибают к земле верхушки мохнатых елей. А их колючие лапы норовили преградить путь небольшому, но отчаянному отряду. При этом чем дальше партизаны углублялись в чащу, тем почему-то тревожнее становилось у них на душе. Что-то зловещее как будто висело в звенящем стылом воздухе и постепенно сгущалось, сдавливая сердца бойцов ежовыми рукавицами ужасающего предчувствия.
Юрий бывал в разных передрягах, видел смерть разных видов и сортов. Срывался в пропасти. Тонул в бурных реках. Погребала его земля, вздыбленная взрывом. Наконец горел он даже как-то в танке. То есть все стихии, с какими человек дело имеет, норовили его поглотить. Только он не давался.
После исполнения последнего задания генерала госбезопасности Шуршалина, ввязавшегося в гибельную для себя борьбу против разрушительного для родины заговора, Котелков отправился на Памир. Любивший его, как сына, генерал знал, куда услать Юру, чтобы уберечь его от мстительной руки неумолимых внутренних врагов. Оттуда он совершал рейды и в Афганистан, и в Пакистан, налаживая связи-контакты, каковые могли бы сыграть немалую роль в грядущем (Юрий в это безоговорочно верил) возрождении геополитического могущества России. И непременно (он опять-таки не сомневался) она будет Советской.
Так вот, даже в самых зловещих пещерах горного массива Тора-Бора, где одно время ныкался легендарный Бен Ладен, он не ощущал такого стрема, как здесь, среди родных сибирских елок. И бойцы впали в массовый психоз недаром…
* * *
— Ну вот, представьте себе — белая дорога. Не широкая, не узкая, а такая, к примеру, как Китайгородский проезд, — начал свой рассказ спикер российского парламента Германцев. И продолжил, заметно нервничая, а оттого то и дело кося глазами на дверь: — И бежит она через океан. Точнее, прямо по нему, по волнам то есть. И я так понимаю, не вижу, ну сами знаете, как во сне бывает, а осознаю, что конечный пункт у нее здесь — в Кремле.
Германцев выпалил наболевшее и осекся, глядя почему-то в ужасе на Блонда. Тот постарался максимально доверительно улыбнуться и успокоил несчастного:
— Продолжайте, Ефим Семенович, я, конечно, не психоаналитик, но ничего тревожного пока в вашем сновидении не обнаруживаю.
— Именно что пока, — встрепенулся и вышел из столбняка спикер. — Дальше — больше. Я вдруг вижу, что по дороге идет кто-кто. Лицо все в крови, а сам в черной коже.
— А вы, я извиняюсь, садомазохизмом не балуетесь? — с трудом скрывая внезапно ставшее необоримым раздражение, уточнил спецагент.
— Да при чем тут моя личная жизнь? — гневно покраснел демократ. — А бегемота вы как объясните?
— Какого бегемота, Германцев? Излагайте конкретно, или вы хотите, чтобы я сообщил кое-кому, что у вас белая горячка, провоцирующая склонность к зоофилии? Полагаете, вам более адекватной замены не найдется? — мрачно осведомился Блонд.
— Бегемот прибегает из ниоткуда и топчет дорогу, — истошно заорал спикер, словно бы вовсе не слыша отрезвляющих слов. — Да, блядь, стирает ее в порошок, в пыль, а сам на меня рычит и скалится, что, мол, сожрет меня, если служить ему не буду. Прямо надвигается всей тушей, бурый такой, огромный. И чем ближе ко мне, тем он меньше на бегемота похож, а просто какое-то нечто булькающее. А потом оно уже раз — и со всех сторон, А я, как в болоте, в нем захлебываюсь и просыпаюсь.
Германцев опустошенно умолк и уставился в пол, сотрясаемый какими-то внутренними конвульсиями. Он по-прежнему был кудряв и моложав, но из глаз напрочь исчезла так характерная для него прежнего раздолбайская беззаботность. В них поселился кромешный, неизбывный ужас затравленного, потерявшегося в чудовищном мире кролика.
Блонд гадливо наблюдал за этим человеко-студнем, размышлял недоуменно: «Что же так высших братьев-мастеров встревожило? Просто больной придурок, он и раньше-то небольшого ума был, а как власть на него свалилась, и последнего лишился. Но делать-то мне нечего, придется эту галиматью дешифровывать».
Агент встал, прошелся (руки за спину) по залу.
— И давно это с вами? — резко обернулся к измученному спикеру.
— Дорога с месяц как видится, а бегемот почти сразу, как я в должность вступил, приходить начал, — не поднимая глаз, сообщил Германцев.
— Белая дорога — это кокс, как я понимаю. Давно подсели? — уточнил на всякий случай Блонд.
— Ну, какая, в самом деле, разница? — всплеснул руками спикер. — Вы что, когда-нибудь с подобными эффектами от его употребления сталкивались, слышали о таком?
Агент решил, что спрашивать, собственно, больше нечего. Надо переждать, кремлевским воздухом подышать, что ли. Раз рациональных ответов не подыскивалось, приходилось уповать на интуицию. Она у Блонда была донельзя развита. Никак не меньше интеллекта. Что и послужило, как он теперь догадывался, причиной того, что разгадывать этот сумбурный ребус отрядили именно его.
Между тем требовалось в данном случае не столько это, без сомнения, замечательное свойство, сколько умение видеть сквозь толщу времен (такие специалисты в распоряжении всемирной олигархии, конечно, имелись). У Блонда же подобное зрение пока даже не прорезывалось. Иначе он, познакомившись с темой, обсуждавшейся без малого сотню лет назад в том самом зале, где они с Германцевым сейчас находились, понял бы многое…
* * *
— Этот вариант, только этот, — процедил сквозь зубы неумолимый Троцкий, тыкая когтистым пальцем в пирамидообразную модель ленинского мавзолея. При этом широким жестом смел на пол кипу других проектов увековечивания любимого вождя.
