эти московские варвары не собираются нападать. Где кавалерия?
– Вероятно, у московитов уже нет кавалерии, – предположил вице-король.
– Что прикажете делать? Возможно, нам стоит идти в атаку? – не то спросил, не то предложил Бимонт, чем поверг вице-короля в раздражение.
«Господи, откуда же Ты берешь таких болванов?! Ну почему каждый не может заниматься своим делом? – мысленно возопил вице-король Московии. Он, Джон Меррик, должен править новой колонией, а дело военных – воевать!
– Сэр Джон, – настойчиво говорил Бимонт. – Ваша прежняя диспозиция говорила об отражении атаки московитской кавалерии. Что же теперь? Отходить к шлюпкам или играть наступление? Люди начинают роптать…
– Хорошо, атакуйте, – вяло огрызнулся Меррик. Ну, а что еще он должен был сказать?
– Есть, сэр! – обрадовано вытянулся главнокомандующий, получивший четкие указания, и кивнул трубачу: – Играть сигнал к атаке!
Горнист задудел – вначале сипло, как больной с застуженным горлом, потом все громче и звонче. Пехотинцы, повинуясь сигналу, вскидывали мушкеты на плечо, подбирали посошки и, пытаясь соблюдать равнение, шли вперед.
– Раз! Раз! Раз, два, три! – привычно гавкали капралы, занимавшие места с краю линий, а младшие офицеры измеряли на глазок расстояние, чтобы остановиться в ста ярдах от московитов.
Двадцать устюженских пушек выплюнули картечь почти одновременно. Рубленое железо, перемешанное со свинцом, проредило в наступающих шеренгах внушительные дыры, но английская пехота упрямо шла вперед. Те, кто остался жив, считали, что теперь им осталось пройти всего с полсотни шагов, чтобы начать стрельбу. Но до полусотни шагов не хватило самую малость – новый залп скорострельных пушек внес в ряды атакующих не только новые бреши, но и посеял панику. Полые ядра – выдумка хитромудрого устюжанина, попадая внутрь шеренг, взрывались, разнося в клочья тех, кто оказался рядом, и калеча остальных. Шеренги мушкетеров, уменьшившиеся наполовину, но еще не расстроившиеся, остановились в растерянности, не решаясь идти вперед, но еще не понимая, что пора отступать…
«Пора!» – решил государь Даниил, поднося к губам охотничий рожок. Костромитинов при первых орудийных залпах приказал садиться в седла и выдвигаться на опушку леса.
– Леонтий Силыч, пора?! – азартно спросил Котов-младший, ерзая в седле и нетерпеливо склоняя вперед пику.
– Куда железо выставил раньше времени?! На стремя ставь! – рявкнул Костромитинов. Видя, как мальчишка испуганно выполняет приказ, сменил гнев на милость и объяснил: – Алексашка, ты же в заднем ряду стоишь! Пику наклонишь – кого-нить из своих подколешь. Или коню в задницу воткнешь!
Сына рыбнинского воеводы Костромитинов держал при себе опасения ради. Приглядывал, сколько мог, но от всех бед упасти новика он не смог бы при всем желании. Да и какой из парня ратник будет, если кругом няньки? «Если останется жив – тьфу-тьфу, – подумал Костромитинов, – попрошу Даниила Иваныча из новиков в служилые дворяне верстать! Где бы ему поместье взять?».
Конная дружина выстраивалась «свиньей». Впереди – пятеро белозерских витязей, окольчу-женных с головы до пят, за ними – десять, пятнадцать и так далее. В последнем ряду, где стояли Леонтий и Санька Котов, было семьдесят пять. Вернее, семьдесят четыре, потому что, оставив Алексашку, Костромитинов поехал вперед, занимая свое место во втором ряду, слева. Когда донесся звук рожка, Леонтий Силыч поднял вверх руку и, резко ее опустив, крикнул, трогая коня:
– Ну, с Богом!
Неспешно выезжая на луг, тяжелая конница набирала скорость. Затем, перейдя на галоп, помчалась вперед, врезаясь в прореху аглицкого войска, как колун в заматеревший чурбак.
Костромитинов давненько не сражался верхом. Может, года два, а то и все три. Но руки сами вспомнили, а голова соображала холодно и ясно. Управляя коленями, воевода бросил поводья на луку седла и, ухватив пику в обе руки, отмахивался от чужих наконечников, прокалывая и разрубая аглицкие морды. Но удерживать на весу древко, весившее добрую четверть пуда, да в сажень длиной было неловко. Поэтому, миновав пикинеров и врезавшись в строй мушкетеров, Леонтий Силыч вогнал пику под козырек чужой каски, оставил ее в теле и, вытащив саблю, привычно отбивал шпаги и мушкеты, полосуя их хозяев направо и налево.
Когда конница врубилась в левый фланг, рассекая и разя пикинеров, Мезецкий подозвал одного из телохранителей:
– Скачи к Шеину. Скажи – государь велел в атаку идти!
– Прости, государь, но не дело это – телохранителей на посылки гонять, – сварливо укорил его Гриня, числившийся теперь старшим рындой. – Сказал бы заранее, я бы тебе вестовых определил. Дворянчика какого-нибудь. Или новика нашего, воеводского сына.
– А сам-то чего не озаботился? – сурово посмотрел на Гриню Мезецкий, и бывший боевой холоп сник, понимая правоту государя.
– Прости, Данила Иваныч, – вздохнул стольник. – Я ж раньше-то никогда при царях не служил. Где же про все упомнить…
Мезецкий хотел сказать, что ему тоже еще не доводилось бывать царем, но стало не до любомудр-ствований – мужики в юбках яростно махали палашами, оттесняя стрельцов, а верхового боярина было не видно…
– Григорий! – подозвал государь главного телохранителя. – Видимо, придется тебе сегодня повоевать.
– С радостью! – вскинулся в седле Гриня.
– Забирай всех конных – рынд, холопов – и вперед!
– Понял! – радостно ответствовал главный телохранитель и, не спросив, а как же государь без охраны, умчался. Даниил Иванович, оставшись почти в одиночестве, не считая инока с хоругвью – брата Серафима (даже отец Авраамий куда-то подевался), на всякий случай проверил – подсыпан ли порох на полку мушкета и заряжены ли пистолеты.
– Ничо, государь, отобьемся! С Божьей помощью! – бодро заявил инок. Утвердив хоругвь и подперев ее камушком для верности, Серафим вытащил из-под рясы здоровенный пистолет – не иначе, кованый в монастырской кузне. Сунув оружие Мезецкому, мних припустился бежать к пушкарям, прекратившим стрельбу. Что уж он там наговорил – непонятно, но скоро прибежало человек двадцать стрельцов и сомкнулись вокруг государя. Гриня, собрав всех конных – два десятка рынд, десяток боевых холопов да дюжину прибившихся татар, помчался на выручку Шеину. Воспрянувшие духом стрельцы остановились, а потом и сами перешли в атаку, отрезая англичан от кораблей и захватывая шлюпки.
Тем временем кованая рать Костромитинова, прорубив пикинеров, добивала мушкетеров. Оставшиеся в живых англичане, побросав оружие, бежали к реке, торопясь к шлюпкам, или просто прыгали в воду. Передний галеон окутался клубами порохового дыма, пытаясь прикрыть отступление. Но проку от этого было мало – часть ядер приняли на себя прибрежные деревья, а другие ядра упали, не задев никого. На прочих кораблях огонь открывать даже и не пытались: Северная Двина – река широкая, но не море. Начнешь стрелять – попадешь по своим же кораблям.
– Пушки на берег! – скомандовал Мезецкий.
Старшие нарядов принялись командовать пушкарями. Те снимали стволы с лафетов и сгружали их на телеги, подведенные обозными мужиками. Пока отвозили орудия ближе к берегу, устанавливали, телеги перевозили ядра и порох. Полые ядра, начиненные железом, ударили по галеонам и караккам, дырявя паруса,
