Не люблю попов!
— Кадувеи уже не язычники, а «кристиано» — добрые христиане, отец Азиний. Да и раньше они были очень странными язычниками. Чтили единого Бога и, между прочим, поклонялись кресту. Есть легенда, что их крестил еще Апостол Фома.
…Поэтому мы и называли наши поселки «редукциями» — приютами возвращения к истинной вере. Поэтому так охотно и слушали нашу проповедь.
— Индейцы, равно как негры и прочие китайцы, суть дикие животные! — упрямо проговорил попик. — Ведомо, что сотворил их Господь, дабы работали они в поте лица своего на благо наше! И да не обманет их человекоподобие истинных христиан!
Я встал, поглядел в мутное окошко.
— На дворе, кажется, дождь, не так ли сьер Гарсиласио? Я поинтересовался именно у него, поскольку римский доктор уже несколько раз выглядывал наружу. Интересно зачем?
Сьер еретик едва соизволил кивнуть. В этот вечер ему было явно не до меня.
— Прекрасно! Так вот, отец Азиний, по поводу индейцев. Да будет вам ведомо, что собор епископов в городе Лиме признал их людьми, сотворенными по образу и подобию Божьему. Это раз. Их признал людьми покойный папа Павел — это два. А сейчас будет три!
— Синьор! Монсеньор! Не нада-а-а! Сначала за порог вылетел сам брат Азиний. Затем — его молитвенник и уж следом — феска.
Я хлопнул дверью и вновь взял гитару в руки.
— Отменно, друг мой, — прокомментировал невозмутимый шевалье. — Эти попы должны знать свое место. Однако же, друг мой, вы действительно не в настроении! Смею ли поинтересоваться причиной?
Причина? Да какая уж тут причина!
— Не знаю, друг мой. Наверно, из-за дождя.
* * *
Илочечонка, сына ягуара, предали.
Капкан, скрытый в высокой траве, яма с отравленным колом посередине, ловчая сеть, спрятанная среди листьев… Предали!
Мне сообщили все — кроме главного. Тайна, которая вовсе не была тайной. А я еще недоумевал, никак не мог понять…
Миссию в Киеве тоже предали. И в Риме знали имя предателя! Знали — и не сообщили мне. А ведь бывалый казак Павло Полегенький служил в Республике много лет и прекрасно знал наши потаенные тропы.
Теперь ясно, как погибли братья Поджио и Александр! Им тоже не сказали!
Спросить бы, почему? Но у кого спрашивать? Я — мягкий воск, я топор в руках дровосека. Я — труп.
* * *
— Сьер де Гуаира! Можно вас спросить? Голос римского доктора не предвещал ничего доброго, но я столько кивнул.
— Вы сейчас так… эффектно заступились за наших заморских братьев. Почему же вы и ваши… (он покосился в сторону шевалье) ваши друзья не построят Город Солнца тут, в Европе? Это проще, чем ехать в какую-то там Гуаиру!
— Вам это действительно интересно? — удивился я.
— Представьте себе, да.
— О чем вы, синьоры? — недоуменно поинтересовался шевалье, но его не удостоили ответом.
— Причина проста, сьер Гарсиласио. Собственность — и привычка к собственности.
— Ага! — Его глаза радостно сверкнули, но я поднял руку.
— Погодите! Город Солнца во всех деталях описал еще Платон. После него Блаженный Августин, затем Мор и Бэкон. Но никто не видел пути. Справедливость невозможна при наличии собственности, но люди слишком привыкли к ней…
— Забрать! — Тонкие губы сьера еретика дернулись в злой усмешке. — Забрать — и поделить! По справедливости!
— Да о чем вы, синьоры? — вскричал сбитый с толку дю Бартас. — Я ничего не понимаю!
— Позвольте вам разъяснить, синьор, — охотно откликнулся римский доктор. — Представьте, что крестьяне разграбили ваш замок, перерезали скот, землю поделили между собой.
— Что-о-о?!
— А в замке устроили общий коровник. Вам бы понравилось?
Влезать в подобный спор не хотелось. Проще всего довести любую идею до абсурда, тут сьер еретик далеко не оригинален. Но ведь когда-нибудь нам придется рассказать о Гуаире! И не только тем, кто читал Мора и Колокольца, но и таким, как шевалье.
— Из этого ничего не получится, — начал я.
— Слава Богу! — поспешил вставить дю Бартас.
— Так уже пытались делать — при Лютере. Имущество целых городов объявлялось общим, делилось, распределялось. Но всегда находились обиженные, которым их кус казался слишком маленьким. И все начиналось сначала. Поэтому такой путь не годится.
— А ваши индейцы — ангелы! — хмыкнул сьер Гарсиласио. Я пожал плечами.
— Конечно, нет. Но они не знают, что такое «мое». Поэтому им легко привыкнуть к тому, что земля принадлежит всем. И не только земля…
— Жены, например, — подбросил дров в огонь еретик.
Шевалье перекрестился — второй раз за день.
И вдруг я понял, что разбит. Конечно, я сейчас могу рассказать, как мы строим Гуаиру. Как распределяем землю, как пытаемся убедить «инфлиес», что брак — это таинство, а не случайное сожительство, как учим их управлять миссиями.
Рассказать — но не убедить.
Для сьера Гарсиласио, отравленного протестантским ядом, Гуаира — ересь. Для шевалье — замок, превращенный в коровник.
Отец Мигель умел убеждать — даже таких, как эти двое.
Я — не он.
Сьер де ла Риверо удовлетворенно потер руки, празднуя победу. Хотелось осадить этого мальчишку, но внезапно я ощутил страшную усталость. Гуаира далеко, слишком далеко, дальше, чем Город Солнца и Остров Утопия. Здесь все иначе.
— Поэтому очевидно…
Сьер еретик встал, гордо расправил плечи, явно готовясь к произнесению победной речи. И тут я заметил, как у шевалье сама собой отвисает нижняя челюсть. Я даже не успел удивиться. Дю Бартас вскочил, молниеносным движением поправил воротник камзола…
— Калимера, синьоры!
Суровый голос прозвучал со стороны дверей. Я оглянулся.
На пороге стояла Артемида.
Что значит увлечься догматическим спором!
— Синьорина! Позвольте приветствовать… — Шевалье изящно поклонился, попытавшись по последней французской моде махнуть шляпой, но в последний момент сообразил, что его шляпа лежит на груде вещей. — Ваш приход, синьорина…
Василиса окинула дю Бартаса оценивающим взглядом, подумала, не без сожаления вздохнула и направилась прямиком к сьеру римскому доктору.
Тот встал и потупил взор, начисто забыв о приготовленной инвективе. Артемида, не говоря ни слова, взяла сьера еретика за руку и двинулась к двери.
— Плащ! Синьор де ла Риверо, плащ! — вскричал шевалье, но тот даже не оглянулся. Оглянулась Василиса. Дю Бартас осекся и принялся задумчиво поглаживать бородку.
— Иногда мне кажется, что я уже старею, — наконец проговорил он. — Мой дорогой друг, а нет ли у нас хотя бы глотка вина?
