успех ударом с моря. Что же касается Дин Жучана — полагаю, получив подарочек, который везёт для него барон Греве, он станет не в пример храбрее, и решится, наконец, вывести свой флот из Люйшуня. Если, кончено, Курбэ не нанесёт удар первым, атаковав Бэйянский флот в его базе.
Юлдашев задумался, играя серебряной вилкой. Министр терпеливо ждал.
— Пожалуй, согласен с вами, Иван Алексеич. — заговорил наконец граф. — Если французская эскадра двинется к Люйшуню — это до некоторой степени развяжет руки аннамитским повстанцам и в Тонкине и на юге, в Кохинхине. Да и Казанкову с Макаровым будет попроще.
— Значит, одобряете, Евгений Палыч? — улыбнулся Шестаков. — Вот и хорошо, вот и ладно. А теперь, пока ждём десерта, объясните, что там за свистопляска вокруг барона Греве? Слышал, какие-то неприятности с его супругой?
Юлдашев выругался про себя — поистине, в Петербурге ничего нельзя удержать в тайне сколько-нибудь долго! — и приготовился рассказывать.
Часть третья
I
Атлантика.
400 миль к западу
от порта Брест
Стол в каюте был завален газетами. Стопки журналов с заголовками на немецком, французском и английском языках громоздились и на полках, потеснив томики устава корабельной службы и справочники Ллойда; одна из стопок даже выглядывала из-под койки. Греве — вернее, стюард с «Луизы-Марии», сопровождавший барона в качестве доверенного лакея, — пачками закупал европейские издания со статьями, хоть сколько-нибудь касавшимися франко-китайской войны, внешней и внутренней политики Поднебесной. Времени изучать всё это не было совершенно — Греве день и ночь проводил на новых броненосцах, осматривал доделки, принимал прибывающих из Россииофицеров и матросов (по большей части, вышедших в отставку флотских) и делал ещё тысячу разных дел, неотложных и важных. За неделю примерно до выхода в море он приказал перенести свои вещи на борт флагманского броненосца — вот теперь пытался примириться с тем, что всё, без остатка свободное время (если оно вообще бывает у начальника отряда боевых кораблей во время океанского перехода!) будет потрачено на изучение периодики.
Греве мрачно посмотрел на газетно-журнальные завалы. Вызвать бы вестового и приказать отправить всю эту макулатуру за борт — и пусть дельфины её читают! Но нет, нельзя — он, по сути, почти ничего не знает о событиях, разворачивающихся вокруг Китая, и раз уж оказался в них втянут — надо хоть в общих чертах представлять, что там происходит. Вот был бы тут старый друг Венечка Остелецкий — объяснил бы, они там у себя в разведке наверняка в курсе всех событий. Но — где он сейчас, когда доведётся встретиться? Так что увы, придётся разбираться самому.
В дверь постучали и, прежде, чем Греве успел ответить, на пороге возник вестовой. Так было заведено с первого же дня: вестовой, стюард и вахтенный офицер могут входить в капитанскую каюту без разрешения. Остальным приходилось ждать начальственного «войдите», сопровождавшегося потом неразличимой руганью на немецком.
— Так что, вас-сиясь, военные корабли в пределах видимости. Их благородие господин старший офицер велели вас на мостик звать!
Матросы именовали всех офицеров броненосца привычными российскими «вашбродь» и «вашсокобродь» (последнее относилось только к старшему офицеру, капитану второго ранга в отставке Скрынникову), несмотря на то, что ни один из них на российской флотской службе в данный момент не состоял, да и сам корабль русским отнюдь не был. Тем не менее, старые привычки были сильны, исключение делалось лишь для Греве — к нему обращались «ваше сиятельство», имея в виду баронский титул. Сам Греве не возражал — собственно, ему было всё равно, лишь бы дисциплина не страдала.
— Спасибо, братец. Кораблей-то много?
— Два вымпела, французы. Идут колонной, с опаской, небыстро. Туман над морем, вас-сиясь!
— Ладно, ступай. Скажи на мостике — через две минуты буду.
Греве снял с крючка фуражку — не российскую, форменную, а свою, с кокардой пароходной компании, доставшейся ему в качестве приданого супруги. Все остальные на борту носили форму германского торгового флота. Но скоро немецкие тряпки вместе с его персональной щеголеватой фуражкой отправится в рундуки. У китайцев матросская форма (в отличие от офицерской, не сильно отличающейся от европейских образцов) на редкость уродлива, и Греве слегка опасался, что попытка переодеть команды вызовет если не прямой бунт, то, во всяком случае, недовольство. Придётся как-то расхлебать и эту кашу — тем более, что долго носить циньские обноски не придётся…
* * *
— Это те самые посудины, что немцы построили для Китая? — спросил старший помощник. — А выглядят ничего, солидно. Хорошо, что господа с Кэ д’Орсэ[1] убедили кайзера отменить сделку.
— Напоминают итальянские «Дуилио» и «Дандоло». — отозвался Ледьюк. Он, как и все офицеры на мостике «Ахерона» не отрывал от глаз бинокля, разглядывая корабли, нагоняющие французский ордер. — Вчерашний день, устарели ещё на стапелях.
Он хотел добавить, что произошло это из-за входа в строй «Адмиралов», но вовремя замолчал. Не стоит командиру боевого соединения, проявлять подобный непатриотизм — ведь, как ни крути, сколько не поднимай бокалы бордо за успехи флота Третьей Республики — «Адмиралы», едва успев сойти со стапелей, точно так же заставили устареть и «Ош», так же недавно вошедший в строй. С характерными для французской кораблестроительной школы бортами, сильно заваленными внутрь, и высоченными, словно многоэтажный городской дом, надстройками, за которые его прозвали «Плавучий отель», этот броненосец в подмётки не годился британским новинкам.
Имелось, правда, и кое-что ещё, активно продвигаемое «Jeune École» — но теоретики «Молодой школы» военого кораблестроения пока не продвинулись дальше этапа проектирования. Во время своего визита в адмиралтейство Ледьюк имел случай ознакомиться с планами постройки новейшего броненосного крейсера «Дюпюи де Лом», призванного, если верить проектировщикам, совершить революцию в морской тактике — но пока даже до закладки этого чудо-корабля было ещё далеко. Так что эту войну придётся заканчивать уже имеющимися средствами — вроде «Стикса» и «Ахерона», на мостике которого он сейчас стоял. И, конечно, прав старший офицер:
