…глава Советского Союза, товарищ Сталин, объявил эту войну — Отечественной! — Краем глаза я уловил, как мой сосед, по завалинке, непроизвольно дернулся, но, тем не менее, продолжил. Уже для двух заинтересованных слушателей. — Наподобие Отечественной войны 1812 года, против Наполеона. Поэтому, святая обязанность, каждого русского человека, встать на защиту своего Отечества! И по мере сил и возможностей уничтожать захватчиков!
Тут я сбился с пафосного тона и добавил:
— Вот я, как могу, и пакастю, вашему брату, из своей, так сказать, природной вредности.
— И много успели напакостить? — в его голосе явственно слышался сарказм.
— Ой много, — не преминул я прихвастнуть, — за сутки танковый взвод, артиллерийскую батарею, да полуроту солдат на ноль помножил. Теперь вот тебя в оборот взял! Завтра еще кем-нибудь займусь. Буду и дальше пакостить, пока есть силы, или, — выдвинул я еще одну альтернативу, — пока солдаты у Германии не закончатся.
— Этого никогда не будет! — истеричным голосом, явно зазомбированным гебельсовской пропагандой, закричал немец. — Великая Германия — непобедима!
«Ой, блин, — пронеслась мысль, что-то я с лозунгами пересолил. Теперь закусит удила, и хрена лысого его разговоришь. Нужно немедленно осаживать. И как можно в более жесткой форме!» А вслух, добавил:
— Еще как будет! Я ведь не один буду. Много нас, таких, неприкаянных, по Руси-матушке, бродит. Земля у вас под ногами гореть будет! Каждый куст в вас будет стрелять! Собственной тени бояться станете! Ох не зря, товарищ Сталин, сравнил эту войну с наполеоновской, ох не зря! Ту же ошибку вы совершили, на те же грабли наступили! Не послушались своего Бисмарка? Полезли на Россию! Вот и получите этими самыми граблями, по своей наглой тевтонской морде, от всей широты русской души!
— Германия — победит!
— А как же! — Снисходительно бросил я. — Как только — так сразу! Я тебе больше скажу, Фриц — слушай меня сюда. Я точно знаю, что эта война закончится в Берлине! И иначе просто быть не может!
— Я Волфганг, — не согласился со мной гауптман, — и не откуда вы это не можете знать? Только фанатично на это надеяться. — И добавил — Все вы, большевики — фанатики!
Я же невозмутимо продолжил:
— Во-первых, с большевиками я и рядом не стоял, — открестился я от такого родства, — а во-вторых, все элементарно — Ватсон! Для того, чтобы прейти к такому выводу достаточно только знать логику и историю русского народа!
— И что такого, особенного, может быть в истории народа, относящегося к неполноценной расе? — в его голосе уже слышался не сарказм, а неприкрытое пренебрежение.
Так что я подумал, что пора уже заканчивать этот спектакль, а то диспут грозит перерасти в полемику. А это в мои планы некоим образом не входило. Но, тем не менее, последнее слово я решил оставить за собой.
— А все дело в том, Ганс, — я умышленно исковеркал уже известное мне имя гауптмана, — что вся история Руси, не знает случаев полного захвата другим государством. За исключением татаро-монгольского нашествия, — вынужден был я признать очевидное, — но и то, в конце концов, сошло на нет. Всегда Россия возраждалась! Вставала из пепла — как легендарная птица феникс! А знаешь почему? — И не дожидаясь ответа, который, в принципе, мне был и не нужен, продолжил. — А потому, что все русские люди — воины! Плоть от плоти земли русской. И в час испытаний, нам сама земля силу предает! И силы той — немерено! И даже простой крестьянин, который от этой земли кормится, и тот этой силой питается! И питает русских воинов — силушкой богатырской! Давным-давно, уж, ряд между ними положен. Что кормит крестьянин воина, а тот его защищать обязуется. И обычаю этому, не одна тысяча лет.
Я решил закругляться, и уже не скрывая ненависти, которая просто меня распирала изнутри, и которая стала явно слышна и в голосе, продолжал:
— Я — ВОИН! А ты, мразь, пришел на мою землю! Топчешь ее, без моего разрешения, жрешь мой хлеб, отбирая его у крестьянина! Опять же меня не спросясь! Ты что же думаешь, что это тебе даром, с рук сойдет? Что жизнь вам здесь, будет медом намазана! Хрен дождешься!
И с этими словами, схватив глиняную миску, из которой, намедни, немец вкушал дары природы, в виде пчелиных сот и свежего меда, и, с большого замаха, нахлобучил ему, ее, на уши. Миска, не выдержав соприкосновения с германской макушкой, раскололась, раня кожу головы керамическими осколками. Мед, моментом склеив волосы, потек по лицу и за шиворот.
Действие это было никоим образом не спонтанным, а вполне, даже себе спланированным. Поскольку нужно было заканчивать этот никчемный разговор, а также давало возможность вернуть пленного в первоначальное состояние. То есть вывести из равновесия, что очень способствует конструктивному разговору, но уже на заданную тему. Для этого, как нельзя больше, способствует резкий переход от задушевного разговора к прямой агрессии, сдобренной насильственными действиями. Психологический прием, часто применяемый в органах дознания. Более известный, как игра в «доброго» и «злого» полицейского.
Да и мед, пополам с собственной кровью, стекающий по лицу, не в коей мере на способствует душевному равновесию. Примерно как у человека, прилюдно наложившего в штаны, ему присущ внутренний дискомфорт. Что, опять же, благотворно влияет на откровенность.
— Итак, — подвел я итог случившемуся, — вернемся к нашим баранам. Еще раз спрашиваю — фамилия, звание, номер части? Куда направлялись? — и добавил. — Имя можешь не говорить. Оно мне уже известно.
Чтобы не затягивать паузу продолжил:
— Так как, Вольфганг — будем говорить?
Видя, что он колеблется, скомандовал:
— Туман! — Пес, прежде внимательно следивший, за каждым движением пленного, повернул, лобастую башку, в мою сторону. — Откуси ему ухо!
Не выразив и капли сомнения в моей команде он потянулся к немцу, не то намереваясь слизать, одуряюще пахнущую медом, вязкую массу с его лица, то ли, и в правду, желая выполнить мой приказ. Гауптман, заверещав от испуга, как заяц, дернулся в сторону. Но, не удержав равновесия на затекших ногах, повалился на бок.
Я, не кичясь, встал. Подошел к нему. За шиворот поднял и вновь усадил в прежнюю позицию. После чего, не торопясь, вернулся на место.
— Продолжаем разговор, — при этом я достал из ножен, висевших на разгрузке так как привычно у спецподразделений начала XXI века, но дико смотревшиеся сейчас, то есть сверху вниз, нож. Настоящий «Катран», который я, всеми правдами и не правдами, выцыганил у Олежки. И стал демонстративно чистить ногти.
— Значит так, Волфганг, — решил я немного прояснить для него ситуацию, — по большому счету, мне от тебя нужно только две вещи. Твой язык, чтобы ты смог, довести до меня интересные сведения, и твои ноги. Чтобы ты мог передвигаться самостоятельно. Остальные части твоего организма для меня интереса не представляют. Но, возможно, они необходимы тебе? Так что выбор за тобой! Значит смотри, — я поводил ножом перед его лицом, при этом он глядел на него заворожено, как кролик на удава, при этом поворачивая голову в такт с качанием, — я сейчас, медленно, буду отрезать тебе пальцы. Причем не целиком, а фалангами. Чтобы, так сказать, продлить удовольствие. Ну а ты уж смотри, на каком решишь остановиться. Когда примешь такое решение — скажешь. Хорошо?
