Но тут сквозь сухую трескотню ружейных выстрелов доносится гулкое «Бум! Бум! Бум!». Этот звук я узнаю в любом шуме — так стреляет «единорог». И сейчас этот звук доносится из-за спины англичан. Неужели еще один наш пулемет оказался во вражеских руках? Но нет — за красномундирными шеренгами вырастают угловатые корпуса штурмовых бронемашин. На их башнях пляшут красные факелы выстрелов.
Наши!!! Родной бронекавалерийский полк пришел на подмогу! Англичане судорожно мечутся под перекрестным огнем и падают, падают, падают…
Кажется, меня все-таки ранили — все плывет перед глазами. Как в тумане, я вижу притормозивший рядом «медведь». Из него выскакивает и несется ко мне командир бронедивизиона подпоручик Засечный.
Рассказывает Олег Таругин (ИМПЕРАТОР Николай II)
К моей огромной радости, Димыч в этой передряге пострадал незначительно — схлопотал пулю в ляжку навылет. Чего никак не скажешь о «Железняке» и его бравой команде. Концевая контрольная платформа и две задние бронеплощадки сошли с рельсов и только чудом не ухнули под откос, у второго бронепаровоза — три пробития брони, серьезно поврежден котел, на передней бронеплощадке снарядом заклинило орудийную башню. Общие потери команды бронепоезда составляют тридцать шесть убитых и тридцать пять раненых, двенадцать из которых — тяжелые.
Сейчас передо мной стоит генерал Столетов и, судя по его убитому виду, особого счастья от лицезрения моей царственной особы он не испытывает…
— Николай Григорьевич, не могли бы вы повторить мне то, что сказали по телефону, — я демонстративно щелкаю крышкой брегета, — семь с половиной часов тому назад?
Вид становится еще более убитым:
— Я сказал вам, ваше величество, что если вы дадите мне «Железняк», то мои войска взломают оборону противника…
— Вы получили то, что просили?
— Так точно, ваше величество.
— Доложите результаты.
Столетов — боевой генерал и далеко не трус. Но ему стыдно за то, что своей задачи он не выполнил. О чем он и рапортует.
Повисает длинная пауза.
— Николай Григорьевич, кто виноват в том, что бронепоезд попал в засаду?
Он делает вялую попытку «сохранить лицо»:
— Разведка сообщала… — Но, видимо, в моих глазах отразилось что-то «такое», что он тут же выправляется: — Я, ваше величество!
И не дожидаясь моих следующих вопросов, по собственной инициативе бухает:
— Готов понести заслуженное наказание.
Ладно, значит не зря про него писали… в смысле — напишут, что генералом он был дельным, боевым и отважным.
— Генерал Столетов! То, что вы понимаете свою ответственность, — замечательно. Наказание вы, разумеется, понесете, но сейчас мне нужно не ваше раскаяние и не ваша голова, а взломанная оборона противника. На выполнение задачи — сутки. Исполняйте. И учтите: тяжесть вашего наказания будет зависеть от исполнения приказа.
Он медлит, слегка мнется. Затем все же рискует:
— Ваше величество, я могу рассчитывать на подкрепление?
— Можете. Батарея «московских львов» в вашем распоряжении. И лейб-гвардии бронекавалерийский.
Он несколько секунд осознает услышанное, затем молча козыряет и выходит из штабного вагона. Ну, если я в нем не ошибся — он сейчас землю носом рыть будет, станет бритишей зубами грызть, но оборону их прорвет. И тогда…
— Связь с командиром отдельного кавкорпуса мне. Немедленно!
Отдельный кавалерийский корпус — это, прошу прощения за каламбур, отдельная история. Получив сообщение о покушение на своего друга, повелителя и подателя всех жизненных благ, генерал-майор Ренненкампф, за полтора месяца до того отправленный, по большой просьбе генерал-адмирала, на Дальний Восток командиром четвертой кавалерийской дивизии, остановил движущиеся полки и метнулся за новостями. За тридцать два часа он доскакал до Тюмени, из которой вышел неделю тому назад, занял со своими драгунами телеграф и не пускал туда никого до тех пор, пока его собственные связисты не связались с Кремлем и не получили четких инструкций, по получении которых новоиспеченный генерал свиты Ренненкампф извинился перед тюменскими властями за причиненное неудобство и умчался назад к своим полкам.
10-й Новотроицко-Екатеринославский генерал-фельдмаршала Потемкина-Таврического, 11-й Харьковский, 12-й Мариупольский генерал-фельдмаршала князя Витгенштейна драгунские и 4-й Донской казачий графа Платова полки отреагировали на краткую, зажигательную речь своего комдива о гибели Александра, воцарении Николая и предательстве «дяди Вовы» исключительно правильно и по существу. Мысль о том, что мятежный Питер будет взят на клинки, солдаты и младшие офицеры встретили дружным ревом «Ура!» и здравицами в честь нового царя Николая.
Взбодренный таким поведением своих «бравых ребятушек», Павел Карлович двинулся ускоренным маршем в направлении Оренбурга, дабы прихватить с собой еще и уральских казаков. Это не было его личной инициативой, просто под шумок и во всеобщей неразберихе такую мысль присоветовал Данилович, явившийся в Москву на помощь своему воспитаннику. Я не проконтролировал, а связистам — им только дай чего-нибудь передать. Это они мигом!
В результате марш 4-й кавалерийской дивизии привел к удивительным последствиям. В Оренбурге Ренненкампф неожиданно встретился с «Искендером», он же — «полковник Волынский». То есть — с опальным великим князем Николаем Константиновичем.[78] Моим двоюродным дядюшкой.
Сей достойный муж прославился тем, что хотя и был, подобно всем великим князьям Романовым, первостатейным ворюгой, но, в отличие от других, то ли по скудости ума, то ли по странной склонности характера, воровал не у России, а у самих же Романовых. Лично. За что и был семейным советом моих милых родственничков объявлен безумным, лишен всех чинов и званий и сослан последовательно во Владимирскую губернию, Умань, Оренбург и Туркестан.
Находясь в Оренбурге, сей достойный представитель дома Романовых женился на казачке, чем приобрел изрядную популярность в глазах казаков Оренбургского казачьего войска. Он завел у себя аналог лейб-конвоя из самых отмороженных представителей казачества[79] и теперь, получив известие о гибели двоюродного брата, решил, что пришла пора и ему попробовать побороться за престол.
В Оренбурге, куда Николай Константинович явился из Туркестана, его «программу» по занятию престола и устройству государства Российского на принципах, близких к пугачевским, приняли если и не с восторгом, то как минимум без большого внутреннего сопротивления и душевных мук. Давненько уже в империи не наблюдалось самозванцев, а ведь при них такое раздолье всем «путающим личную шерсть с государственной». Короче говоря, к прибытию Ренненкампфа в Оренбурге уже имелось два кое-как сляпанных полка будущей «императорской гвардии» и примерно пятитысячная орда из беднейших казаков, киргиз-кайсаков и разного рода голытьбы, претендующих на звание императорской армии. Пытавшийся противодействовать самозванцу генерал Маслаковец[80] был схвачен и избит. Не казнили его исключительно из-за нехватки времени.
