Ознакомительная версия.
– Продолжайте выполнять распоряжения нового правительства.
– Слушаюсь!
Гарнизон Берлина «присоединялся» по мере движения частей. Кучка эсэсовцев, по-собачьи преданных лично Сладчайшему Фюреру, фанатиков национал-социализма, ничего не могла изменить. Боя практически не было.
После радиоцентра первые выстрелы грянули возле громадного помпезного здания на Вильгельмштрассе, 77: Рейхсканцелярия. В этом бывшем дворце Антона Радзивилла Рейхсканцелярия обосновалась еще с 1871 года, по плану самого Бисмарка. Но и здесь часть солдат тащила что-то к окнам, готовила оборону, часть же слонялась без дела. Часть офицеров командовала, готовясь обороняться, часть исчезла неведомо куда.
Первые раненые уползли за грузовики, в рупор защитникам Рейхсканцелярии прокричали, что всем сдавшимся обещают жизнь и службу Германии при новом режиме.
– Мятежники! Никто не собирается сдаваться! – кричали в ответ.
– Скоро подойдут танки, – пообещали в громкоговоритель. – Готовьтесь.
Минуты тягуче текли, уходили, как капли крови в песок. Помощи не было. Гарнизон частью перешел на сторону мятежников, частью занял изменнически-нейтральную позицию, даже не думая сдвинуться с места.
Глава штаба заместителя фюрера, Мартин Борман – прагматик все-таки! – повис было на телефоне… Так и крутил диск, пока не понял – провода перерезаны.
Борман вызвал к себе офицеров. Пришел каждый третий; даже рапорты этих верных офицеров о боеготовности подразделений оставались предельно нечеткими.
– Не слышу огневого контакта с мятежниками.
– Его и нет… стрельба сама собой затихла.
– Почему?!
Офицеры молчали. Сопровождаемый несколькими вернейшими, Борман вылетел в коридор, помчался, заглядывая в комнаты, выходящие окнами на улицу. Во всех комнатах вроде бы верные присяге, надежные солдаты не спешили стрелять по грузовикам. Стояли у баррикад, курили, хмуро смотрели наружу. Мятежники прогуливались по мостовой на расстоянии не то что выстрела – только что не штыкового удара. Видны лица, даже глаза. Они тоже курили, беседовали о чем-то друг с другом. У Бормана было ощущение – солдаты по разную сторону стен Рейхсканцелярии только что беседовали и между собой.
– Что стоите?! Огонь по мятежникам!
Повисло молчание. Никто не сдвинулся с места.
– Немецкие солдаты не стреляют в немецких солдат, – вежливо ответили Борману. В глазах ответившего застыло что-то такое, что Борман не решился отвечать, круто развернулся и ушел.
Текли минуты. Вместе с ними уходила в песок власть.
Первые полчаса Сладчайший Фюрер вел себя привычно: бегал по зданию, истерически вопил, требовал слушать потоки своей демагогии. Но даже и с самого начала напор у Фюрера был совсем не прежний… Власть уплывала на глазах, и не только в последние часы, репутация подмочена, слава германского мессии навсегда и бесславно погибла. Теперь как ни орал, как ни приплясывал Фюрер, никто уже даже не делал вид, что его слушает.
И притих Фюрер, примолк, тенью ходил по Рейхсканцелярии. Что-то докладывал Айсман: Фюрер слушал, кивал, уходил. Что-то говорил Борман: Фюрер слушал, так же кивал, не отдавая указаний и приказов. Бродил, как тень, словно прощался с чем-то важным. Пробегая, солдат толкнул Фюрера.
– Извините! – Вежливый Фюрер тут же посторонился.
…а в девять часов утра Гитлер спустился по ступенькам бывшего дворца князя Антона Радзивилла. Отодвинул солдата, велел отпереть двери и вышел. Нахохлившийся, постаревший, он уныло побрел мимо машин, мимо обалдевших солдат.
– И куда вы собрались, Фюрер? – окликнули его.
– Теперь только домой… на землю предков.
Эти исторические слова Гитлер произнес без обычной экзальтации, как-то очень просто и спокойно. Его больше никто не останавливал.
И все. И что-то сломалось в защитниках. Накапливаясь на мостовой, все больше солдат шли к зданию.
– Стреляйте же!
«Защищавшие» Рейхсканцелярию солдаты смотрели в пространство. Пока никто не решался нарушить хрупкой тишины. Промчалась машина, завизжала тормозами возле здания. Группа энергичных, подтянутых быстро прошла к двустворчатым дверям, больше напоминавшим ворота.
Вильгельм Канарис постучал, не снимая перчатки.
– Отворите!
В ответ – тишина.
– Отворите! Если не будет крови – все остаются на службе. Если же нет… Вы меня знаете! Сопротивление буду считать войной с собственной армией и законным правительством!
Позже не могли найти отворившего дверь. Многие знали, конечно, кто отвалил засов… но не сказали.
Не доставая оружия, топча сапогами ступени помпезной мраморной лестницы, взошли на второй этаж. Мартин Борман только взглянул на застывшие лица своих вернейших охранников и до конца понял все. Что ж… В гражданских войнах не бывает героев. Эти люди были верны ему, они шли почти до конца… Но и они хотели жить.
Отдадим должное Борману. Он не побежал, не попытался тайно уйти из здания. Канарис поднялся на площадку второго этажа, когда возле громадного зеркала навстречу ему вышел Мартин Борман.
– Вильгельм… Вы собираетесь…
– Уже собрался.
– Вы не дослушали меня…
– В этом уже нет необходимости.
– И что же вы собираетесь делать?! – усмехнулся Борман бледным лицом. На виске билась жилка, капли пота выступили на лбу, под седеющим ежиком волос.
– Много чего… – Канарис улыбнулся, словно ощерился волк. – Но сначала я сделаю то, что уже давно очень хотел.
С этими словами Канарис мгновенно вырвал из кармана длинный «маузер». Грохнуло, эхом отдаваясь по коридорам. Молча смотрели десятки людей, как повалился Борман, охватив руками лысеющую башку. Канарис выстрелил еще раз, тело дернулось. Вокруг головы лежащего начала расплываться темная лужа, а Канарис уже опять шел. Никто не остановил его ни на входе в апартаменты… в бывшие апартаменты Фюрера, ни в кабинет.
Без единого выстрела солдаты с улицы втягивались в Рейхсканцелярию, смешивались с «защитниками», становились от них неотличимы. В покои Фюрера тоже молча входили люди, многие – с висящими за спиной винтовками. От многих густо пахло вином: люди готовились ко всякому.
– Больше всего мне это напоминает Россию в семнадцатом году: солдаты в Зимнем дворце, – сказал Канарису один из его свиты. Канарис хмыкнул.
Все отметили дипломатичность Канариса: Канарис не сел на кресло Фюрера, присел на стул рядом.
– Полевой телефон протянут.
– Зачем? Провода уже соединили.
Канарис снял трубку, в ней явственно послышался гудок. Еще раз удовлетворенно хмыкнув, Канарис набрал номер.
– Мой маршал! – рявкнул он в трубку. – Рейхсканцелярия ждет вас, законного повелителя Рейха!
…И начались перемены.
Все эти смутные дни крестьянин Клаус Рабенкопф внимательно слушал радио. Кидал навоз, задавал корм свиньям и коровам, копал дренажные канавы… и все слушал.
Для начала Клаусу вдруг сообщили, что истинно немецкие, арийские генералы поняли, где таится настоящее зло! Они взяли власть и выкорчевали богомерзких жидов с благородной нордической почвы. В число жидов неизвестно каким образом угодили не только «наци номер один», Мартин Борман, но и жирный Гиммлер, и даже мистический мессия германской расы, Сладчайший Фюрер. Впрочем, больше его не величали ни мессией, ни сладчайшим фюрером, а исключительно евреем, который коварно обманул арийцев.
Все эти сногсшибательные истины сообщали Клаусу вовсе не голосом Геббельса. Ему подражали, но как-то довольно неумело.
– А куда же девался Карлик Луженая Глотка? – спросил Клаус корову. – Я тебя спрашиваю, дура, куда же девался этот деятель?!
Корова меланхолически жевала, проявляя полную аполитичность, а Клаус мотал головой, окончательно переставая понимать вообще что бы то ни было.
Наутро опять появился Геббельс и тут же перековался, истерически заорал, что мерзкий Гитлер-Шикльгрубер проявил типично еврейские черты! Он подделал собственную биографию, чтобы скрыть свое позорное происхождение, и Геббельс толсто намекал, что ко многим еще надо будет присмотреться: а не проделали ли они такую же штуку, как Гитлер?! А потом этот негодный Адольф Шикльгрубер оттеснил истинных арийцев, настоящих сынов германского народа и сел на их место!
– А ты куда смотрел? – логично, но неосторожно спросил радиоприемник Клаус и на всякий случай оглянулся.
Дрожало марево над дальним лесом, меланхолически жевали коровы, тяжело дышал разморенный жарой упитанный пес Кугельхен. Все было в порядке, никто не слышал недостаточно патриотичных речей Клауса.
Еще дня четыре или пять брови Клауса постоянно поднимались от сильного изумления, потому что Геббельс раз за разом истерически визжал, называя то одних, то других жидов, кощунственно проникших в святая святых доблестного немецкого народа. Имена этих негодяев не раз менялись, путались, и получалось, то Геринг куда-то проникал, подделывая арийское происхождение, а Гиммлер его ловил, то это уже Гиммлер проникал, а Геринг ловил… В общем, уже становилось окончательно непонятно, кто же куда проникал, кого ловил, а главное – кто же тут еврей?
Ознакомительная версия.
