Федор Кузьмич отобрал у Пола газету, поискал в ней, потом ткнул пальцем в низ колонки и сказал:
— Выходит, что все это уж неделю с лишним случилось, притом неделю киммерийскую, тому назад. Значит, судили их как-то очень по-тихому. Киммерия осталась без палача, бобры — без настурций, да и с офенями первый раз за всю историю города конфуз. Офеня-преступник у вас, кажется, даже в сказках не фигурирует. Но вы вот еще это почитайте, коллега, почитайте. Боюсь, нам придется принимать меры.
Гендер послушно пробежал глазами заметку о том, что старейший офеня, — значит, старший по возрасту среди тех, что сейчас в Киммерии оказались, — некий Василиск Заквасов, пользуясь неписанными офенскими установлениями, объявил оного Бориса Тюрикова присногреховным, а значит, никогда офенского чина не имевшим, пергамент же о признании его четырьмя свидетелями за истого офеню считать вымышленным, никогда не оформленным и, следовательно, мифическим. Вторая статья, рядом, в несколько менее бредовых терминах, трактовала палача-цветочника Илиана Магистриановича, как растленного деньгомана, лишь потому доселе не уличенного, что не состоял Илиан никогда ни в какой гильдии, и высказывалось предложение: в будущем палачей в какую-либо гильдию определить; в косторезы, мясники, наймиты, либо же евреи или бобры, — решение же о том, в какую именно гильдию взять палачей, передать совету Почетных Членов каждой гильдии. Поскольку в каждой гильдии как-никак имелся Почетный Член. Вот они пусть соберутся, малость посовещаются, да решат, кто есть палач: Мясник, Врач, Еврей, Чертожильник, Скорняк, Наймит, либо же там, хотя и вряд ли, Бобер.
Пол в некотором одурении не заметил, что обе статьи дочитал и углубился в третью, с неожиданным названием «Сколько рек в Киммерионе». Сколько рек в городе, построенном посреди одной-единственной великой реки, сосчитать на клешнях сумел бы даже миусский рак, подняв одну клешню. Однако автор статьи, скрывшийся под очень «бобриным» псевдонимом «Ф.Касторский» считал иначе. Что он считал, осталось Полу неизвестным, потому что Федор Кузьмич газету у него отобрал.
— Коллега, я ведь не в избу-читальню вас пригласил. Павел Павлович сейчас, как обычно, изволят гулять?
— В сопровождении Варфоломея Хладимировича, сегодня аукциона нет, бивней осталось сорок восемь, мальчик их хочет считать сегодня…
— Не «мальчик», а Павел Павлович. Именно его, насколько вы понимаете, собирался похитить этот самый пойманный офеня.
Гендер разинул рот.
— Не падайте в обморок и не спрашивайте, почему я так думаю. Сейчас придет Веденей Хладимирович, он приведет кого-то, кому доверяет. Нина Зияевна тоже с нами посидит. Тонечку потом пригласим, когда что-нибудь решим. Наконец, видимо, и с хозяином дома мы тоже должны будем говорить. Давайте считать, коллега, что проводим консилиум. Вас я попрошу побыть с Тоней и с мальчиком, когда он с прогулки придет. Наш… консилиум — не секрет от вас, но сейчас вы будете нужней… там. Так что с Богом, коллега. Вот, кстати, и Нина Зияевна. Ниночка, садись. Авдотья Артемьевна там гостей пропустит, как?
— Пропустит, Федор Кузьмич… — Гендер, не обижаясь, вышел. Наймит всегда наймит, он должен знать свое место и ничего зазорного в этом нет.
Нинель, которую все давно уже звали по имени-отчеству, вошла в комнату старца. Это были, собственно говоря, две комнаты, однако дверь между ними сняли, проем — расширили, лишь занавесили гардиной: туда, за гардину, старец уходил спать, закончив дневные дела, преимущественно медицинские, а кроме них — пасьянсы. Жизнь его в Киммерионе длилась уже почти шесть лет, никаких признаков старения на морщинистом лице, по крайней мере новых, она не прибавила. Едва ли была Киммерия самым тихим и спокойным местом на свете, по крайней мере если судить по «Вечернему Киммериону», так куда ей до Парагвая или штата Вермонт, где никогда и ничего не происходит вовсе. В Киммерии происходило многое, прежде всего — что ни месяц, один-два раза землю города и воды Реки прилично встряхивало припадком вулканической активности, ворочался Великий Змей; приходили неприятные известия с острова Криль Кракена, где не прекращались выпадения тревожных дождей то из дождевых червей, то из каменных статуй; в самом городе творилось недовольство архонтом, засидевшимся на должности; отыскивались древние артефакты, никакими установлениями не предусмотренные, тот же Лабиринт, к примеру; теперь вот некие преступники уличены были в покушении на попытку умышления с целью похищения Павлика. Нинель давно говорила, что такое будет, и защищаться не надо, что само это дело рассосется, но вот потом как раз будет время принимать меры. Вот и выходило, что сейчас — именно такое время. Федор Кузьмич решил собрать военный совет, даже повязку черную на правый глаз навязал: когда-то в давние времена на военном совете одноглазость помогла, чего б ей не помочь и еще раз. Все умные и знающие люди, на помощь которых Федор Кузьмич рассчитывал, вот-вот должны были подойти.
И они подошли. В длинном плаще с капюшоном на случай дождя вошел один посетитель, за ним другой — в старом пальтишке и в кашне шириной в детскую ладошку. Первого в доме давно знали, как-никак родной брат Варфоломея, всему городу известный гипофет. Второй в доме на Саксонской появился впервые, но его тоже все хорошо знали — как-никак единственный в Киммерии академик, президент Академии Киммерийских наук. Кроме хозяина дома, к которому без готового решения соваться не стоило (все одно он его утвердит, поскольку — историческое), все оказались в сборе. Разговор, при всем несовершенстве русского языка, мог идти только на нем, иначе Федор Кузьмич не понял бы и половины, Нинель — трех четвертей, не считая ругательств. Но ругань нынче могла не помочь, если только ею обойтись. Решения предстояло принимать нелегкие. Потому что — как говорит Подселенцев — исторические. А все ли скажешь по-русски?..
— Древнерусская традиция, с нее начнем, такова, — начал Федор Кузьмич, пока что ни на кого специально не глядя. — Царевича до пятнадцати лет не должен видеть никто, ни дворянство, ни народ. А когда пятнадцать лет ему исполняется, его перед народом являют; несут его лучшие люди на плечах и ставят на Лобное место. Для предохранения от самозванцев, которых на Руси всегда много было и нет оснований думать, что станет меньше. Такая вот… традиция.
Федор Кузьмич надолго умолк. Всем все было ясно.
— Значит, еще девять лет. Сходится с предсказаниями — сказал Веденей. Они с Гаспаром вчера вечером довели Сивиллу до неотложки, да и сами серой надышались, настоем пустырника друг друга отпаивали и померанцевую корочку нюхали. Гаспар достал записную книжку, сверился с записями и тоже кивнул.
— Ниночка, выдержим? — спросил Федор Кузьмич у Нинели. Та закрыла глаза, обхватила колени и что-то тихо запела без слов, в китайской пентатонной гамме. Мелодия повторилась несколько раз, потом пророчица открыла глаза и посмотрела на старца.
— Граф тебе по чину переподчинен, ты его службы не увольнял. Вот пусть и бережет царевича. Девять лет всего… Только прыжкам в воду запрети царевича учить. А остальному пусть учит, здоровья он кому хочешь одолжить от своего может..
— Так я и думал. Снег там долго лежит, но это мы преодолеем, — сказал Федор Кузьмич, снимая с глаза повязку: то ли судьбоносное решение было уже принято, то ли — что вероятней — просто надоело смотреть одним глазом. — А что Мирон туда ходит, это как?
— Мирон за Дед-Мороза вполне сойдет. Камердинер… сейчас лето, в замке тепло, все нужное можно отсюда доставлять, да там и так все есть, а кашу мальчик есть приучен. Ты реши, что с художниками делать! Мальчик-то их к себе потребует!
Федор Кузьмич побарабанил пальцами по столу.
— Проблема… Точно, проблема. А как вообще до Палинского добираться, кто-нибудь знает? Гаспар открыл записную книжку.
— Селезень, — прочел он непоспешно, — двупроточная река. Вытекает из озера Мурло, впадает в Рифей. А также вытекает из Рифея, впадает в Мурло. Движение старинное, левостороннее. На берегу Мурла — сектантский город Триед, населения по последней описи одна тысяча двести пятьдесят один житель, из них одна тысяча сто три сказались почитателями тройной буквы «Е». Евреев двое. Иных вероисповеданий не замечено. К тому же городу приписан вовсе дикий человек по имени Дикий Оскар, кроме того известный мужик Ильин, тоже дикий, и еще камердинер его сиятельства графа Сувора Палинского, имя… не записано. Единственным лодочником, никогда не потерпевшим ни одной аварии при плавании по Селезни из Рифея и обратно считается Астерий Миноевич Коровин, ныне разжалованный и смещенный со своего места, проживает по адресу…
— Это ж дед Астерий, сосед! — не выдержал Гендер. Все поглядели на него с укоризной. Гаспара Шероша умные люди не перебивают. А те, кто перебивают — не умные люди. Но Гаспар сам сообразил, что адрес соседа на Саксонской знают и без его записей.
