В очередной раз наполняются рюмки, доктор роняет на пол книжицу в кожаном переплете, а наклонившись за нею, обливает ее анисовой.
— Вот неудача! — старик стряхивает жидкость.
Я замечаю надпись на кожаной обложке — «Visum et Repertum».[59] Книжица вновь занимает место под мышкой у доктора.
Продолжается дегустация самбуки. И опять я не улавливаю тончайших оттенков, а он не находит радости в том, чтобы жахнуть на одном дыхании. На лице доктора Флюкингера проступает узор из мельчайших сосудов. Гости, решившие, что мы устроили состязание на предмет, кто первый свалится, требуют, чтобы я дал фору старику: как-никак я намного моложе. Я иду на поводу у толпы и выпиваю залпом две рюмки подряд. Доктор Флюкингер выходит из себя от негодования. Он кричит, что теперь у меня забиты рецепторы, понижена чувствительность и я не смогу оценить волшебный аромат самбуки. Он требует, чтобы я два раза подряд пил по его рецепту. Он наполняет рюмки и опрокидывает баночку с зернышками кофия. Махнув рукой и заявив, что кофий — это не главное, он чиркает спичкой. Руки не слушаются его, спичка ломается, не загоревшись, книжица в кожаном переплете выпадает, но Аннет ловко подхватывает ее. Он выхватывает вторую спичку и роняет ее. Вдруг, вспомнив о чем-то, доктор Флюкингер оглядывается по сторонам и что-то ищет обеспокоенным взглядом. Заметив книжицу в руках Аннет, он отбирает ее и зажимает под мышкой.
— Ну, маркиз, продолжим!
Он чиркает спичкой, и тут случается неприятность. Никто не понимает, как это произошло, но под мышкой у доктора вспыхнула пропитанная анисовой книжица. Видимо, горящая головка спички, сломавшись, отлетела прямо в предплечье доктора. Другого объяснения произошедшему просто нет. Книжицу в кожаном переплете и кафтан старика охватывает пламя. Толпа в панике отступает, женщины ахают и падают без чувств. Книжица падает на пол, и в ту же секунду загорается паркет там, где доктор пролил анисовую. Несколько наиболее расторопных офицеров бросаются на помощь. Кто-то из них срывает скатерть и принимается сбивать пламя с горящего человека. Сам доктор Флюкингер неприлично ругается и, не обращая внимания на то, что горит сам, пытается вырваться из рук спасителей к пылающей на полу книжице.
— Пустите, пустите меня! — надрывается он.
Офицеры, полагая, что старик обезумел от боли, еще крепче пеленают его в скатерть.
— Уберите немедленно это! Иначе сгорит вся резиденция! — кричит дворецкий.
Подоспевший лакей щипцами хватает горящую книжицу и кидает ее в камин, в котором, несмотря на теплые дни, поддерживают огонь.
Доктор Флюкингер ревет как раненый зверь. Но офицеры выпускают его, лишь убедившись, что пламя потушено и одежда не горит. Старик бросается к камину и голыми руками выхватывает то, что осталось от книжицы. Вновь вспыхивает кафтан, офицеры спешат на помощь к доктору, а он перебирает рассыпающиеся в золу страницы, и по щекам его катятся слезы. Мне крайне неловко, чувствую себя повинным в несчастье старика. Мартин фон Бремборт успокаивает меня, говорит, что не стоит принимать близко к сердцу чудачества доктора Джонатана Флюкингера, и предлагает выпить. Мы успеваем выпить по две рюмки шнапса, когда появляется Аннет и из-за спины бургомистра строит мне сердитые глаза. Выбрав удобный момент, она уводит меня. Мы уезжаем.
Утром я открываю глаза и понимаю, что, если сделаю еще какое-нибудь движение, сердце не выдержит.
— Жак, скотина, — зову я каналью, собравшись с последними силами.
— Никакого Жака и никакого скотина здесь нет! — сердито кричит Аннет.
В слове «скотина» она делает ударение на последний слог.
— А кто здесь? — спрашиваю я.
— Здесь есть маркиз, который вчера напился так, что превратился из de Mender в de Cochon, — заявляет Аннет.
— Лерчик, солнышко, да ладно тебе дуться-то! Ну, перебрали вчера немножечко. Не забывай, я все-таки русский граф, а не француз.
Аннет садится на край постели.
— Граф он!
Я пытаюсь дотянуться до нее, но девушка отталкивает меня. Я опрокидываюсь на подушки и, отказавшись от попыток обнять ее, закладываю руки за голову.
— Рольмопсъ твою щуку! А что с моей головой?! — эту фразу я выкрикиваю по-русски.
Аннет смеется, показывает мне язык и выбегает из комнаты. Я тщательно ощупываю голову, но, кроме бровей и ресниц, не нахожу на ней ни одной волосинки.
— А что с моей головой? — опять восклицаю я, но уже по-французски.
— Что с моей головой?! Что с моей головой?! — дразнится Аннет, выглядывая из-за дверей. — Пить надо меньше.
— Но не мог же я спьяну побриться наголо! — возражаю я.
— Не мог, — соглашается Лерчик. — Это я обрила тебя.
— Ты?!
— Я.
— Зачем?!
— В наказанье. Чтоб не нажирался до поросячьего визга.
— Очень мило. Принеси уж зеркало, хоть взгляну на себя.
— Нет тут никаких зеркал!
— Как нет зеркал?! Должно же быть хотя бы одно зеркало!
— Нет, ни одного!
— Лерчик, дай же мне взглянуть-то на себя! Мало того, что обрила меня наголо, так еще и посмотреть мне на себя не даешь!
— Ну, ладно! Чего ты смотришь так на меня? — она дергает меня за руку. — Ну, по глупости я натворила это. Просто очень обиделась на тебя и хотела отомстить. А зеркала здесь, правда, ни одного нет. Забыли про них. Ну, потом посмотришь на себя. А может, и нет! Поживем здесь месяца два, как раз и волосы твои отрастут.
— О, боже мой! — восклицаю я. — Какие два месяца?! Мне в Санкт-Петербург необходимо срочно вернуться! Доложить графу Безбородко…
— Ну, доложишь ты графу, доложишь! — надувает губки Аннет. — Через два месяца. Ну, скажешь, что болен был…
— Лерчик, это несерьезно, — мотаю я головой. — Я выполняю ответственную миссию и должен срочно отправиться в Санкт-Петербург… А волосы? Да хрен с ними! Все равно под париком не видно! Так что не думай, я не сержусь на тебя…
— Не сердится! — вспыхивает Аннет. — Он не сердится! Скажите на милость! Это кто тут на кого не сердится?! А я сержусь! Сержусь!
— Слушай, у меня и так голова раскалывается после вчерашнего! Дай мне выпить что-нибудь. В этом доме есть анисовая или хоть что-нибудь? Огуречный рассол хотя бы.
— Ладно-ладно. Раскричался! — с этими словами она исчезает за дверью.
Я падаю на постель и замираю в неуклюжей позе. Сил устроиться поудобнее у меня нет. Если пошевелюсь — голову разнесет, как пороховую бочку. Открывается дверь, она скрипит так, что легче вытерпеть скрежет когтей саблезубого тигра. Входит Аннет с подносом в руках, на подносе — рюмка и графин.
— О, ты моя радость, спасительница моя! Налей, налей мне рюмочку! — прошу я.
— Ага! Размечтался! Сам нальешь.
— Радость моя, у меня сил нет! Ну, одну, только одну рюмочку! Вторую я налью сам!
Аннет ставит поднос на столик, встает у окна и складывает руки за спиной. Она наблюдает за мной с любопытством естествоиспытателя.
— У-у! Коварная!
Я поднимаюсь и направляюсь к столику. В последний момент Аннет опережает меня. Она хватает поднос и отбегает в угол спальни.
— Черт! Хватит издеваться! — я злюсь не на шутку.
— Ого! Мы еще и сердимся?! — Аннет делает притворно-испуганное лицо. — Ты получишь этот графин при одном условии: если останешься здесь со мною на два месяца!
— Ты с ума сошла! Ты же понимаешь, что это невозможно!
Я приближаюсь к Аннет, расставив руки.
— Это будет достойной платой за вчерашнее свинство.
— Лерчик, я не могу, — произношу я.
— Значит, ты не любишь меня, — резюмирует она.
— Чушь! Конечно же люблю! Ты же знаешь, что я люблю тебя! Но служба, ты же знаешь, служба!
— Так ты любишь меня или нет?!
— Люблю, конечно, люблю! — кричу я и кидаюсь вперед.
Аннет запрыгивает на кровать. Я бросаюсь следом и хватаю ее за ноги. Она падает, поднос улетает на пол, рюмка разбивается вдребезги, графин катится под кровать. Журчит драгоценная жидкость, спальня наполняется живительным амбре. Девушка лежит на животе поперек кровати и, свесившись вниз, пытается дотянуться до графина. Я делаю рывок вперед, но проказница успевает подсечь ногой меня так, что я падаю рядом на постель, едва не разбив голову о спинку кровати.
— С ума сошла! — восклицаю я.
Испугавшись, что водка так и выльется на пол, я запускаю руки под кровать и пытаюсь одновременно пробить заслон из рук Аннет и завладеть спасительным сосудом до того, как он полностью опорожнится. Мне не везет. Аннет хватает графин и вытягивает руку вперед, чтобы я не дотянулся. Я наваливаюсь на девушку сверху.
— Попалась, голубушка!
Аннет поворачивает графин и держит его почти параллельно полу, донышко чуть-чуть ниже горлышка.
— Еще одно движение и я опрокину его, — предупреждает она.
— О, господи! Что ты хочешь, жестокая?
