— Матрос один — при взрыве брандера сильно покалечило и обожгло. Все никак подохнуть не может. Императрицу почем зря честит, зубы ему выбить за такие слова.
— За такие слова я сам и моряки мои тебе рыло начистят — ты осторожнее со словами впредь! Лечи его — узнаю что помер, батогами забью! Наш человек, раз царицу хулительными словами честит — не государыня она нам, а самозванка, немка приблудная, шлюха и блудница петербуржская! Сейчас посмотрю на героя.
Алехан мучительно застонал, не сколько от боли, сколько от желания придушить коменданта — вот только сил не было. Вместо этого смог только хрипло выругаться.
— Действительно матрос, токмо они так лаяться умеют, что псы цепные, — полог палатки зашуршал полотнищем. — Эко его как разделали, родная мать не узнает! Надо же — труп и тот краше, а этот хоть без сознания лежит, а рулады матерные выводит, что соловей! Ладно, лечи его хорошенько, а мне за войсками поспешать надобно. Старшим за меня остается капитан флотский Фомичев — его надлежит слушаться!
— Вылечу, вы уж так не беспокойтесь, господин комендант, все умения приложу и на ноги поставлю! А Катьку пусть ругает и дальше — змея она подколодная, на троне свернулась клубком ядовитым, гадюка. Но теперь ей зубы под Шлиссельбургом вырваны вами, господин полковник. Это же сколько дней вы под обстрелом крепость героически держали — государь Иоанн Антонович мужество ваше оценит.
— Он меня этой ночью в чин полковника лейб-гарнизона произвел, что на чин выше обычного, — голос Бередникова стал самодовольным. Видимо, скачок из майоров в бригадиры для него был бальзамом на душу.
— Поздравляю вас от всего сердца с чином, господин бригадир. А там государь вас в генерал-майоры произведет — заслуг перед ним у вас множество, крепость отстояли.
Алехан восхитился притворством врача — он сам чуть не поверил в сказанное, а ведь лекарь явно ненавидел «ивашкиных сторонников», только это скрывать начал.
— Господин полковник! Там капитан Салтыков с того берега прибыл с важным известием!
— Что случилось? Гвардия подошла и его в реку с ротой скинули? Или солдаты разбежались в стороны?
— Там карета императрицы с конвоем кавалергардов. Встретили… огнем картечным! Всех насмерть побили, и царицу тоже. Немке картечь в лицо попала, измолотило всю морду в крошево. Но ленту андреевскую сняли с трупа, звезду и знак ордена тоже. Капитан Салтыков хочет пресветлому государю нашему Иоанну Антоновичу их отвезти!
— Куда без меня! Сами вместе и отвезем — с войсками к нему пробьемся и сикурс окажем!
Алехана слова оглушили — он понял что все пропало, теперь нет смысла бороться дальше. Единственным желанием Алексея Григорьевича стало стремление добраться до Бередникова с Салтыковым и свернуть им обоим шею. Он зарычал, заматерился, рванулся из последних сил с жесткой подстилки. Боль моментально скрутила все его могучее прежде тело, и Алехан бессильно рухнул, потеряв сознание…
— Так ты кого ищешь, Лука Никодимыч?
— Матросика тут сильно одного обожгло… кулаками. Мне о нем Мишка Палицын сказывал — мол, дохтур молодой его лечить принялся. Ты ли это будешь? Не мог же я, старый, обознаться?!
— Ты, старик, точно уверен, что правильно ищешь? Матросиков здесь уйма лежит. А Мишка этот поди моряк с галеры?
— Ага, моряк с печки бряк. Этой ноченькой с галерой только и познакомился, когда она его лодку потопила!
— Ясно тогда. Твой моряк в этой палатке лежит.
— Я его сейчас и заберу, вон телега стоит парой запряжена, не возражаешь, дохтур?
— Забирай, от греха подальше. Видишь флот с Кронштадта пришел — найдут его здесь, повесят всех.
— Сейчас увезу, батюшка, вот возьми мешочек. Да спрячь хорошенько — а то зарежут, времена сам видишь какие. Тут три сотни червонцев добрых, не империалов, полновесные. Спасибо тебе за заботу, добрый человек. И помалкивай — тебе во благо и будет.
Алехан этот голос знал с детства — родственник дальний Орловым приходился, самый доверенный человек. Он понял, что прибыл Черданцев из Петербурга на его поиски, и послать его мог только брат Иван, более некому — только для дел тайных.
— Ох, надо же, не соврал Мишка Палицын, но и правду не всю сказал, отрок хитрый. Так, с четверть где-то. Я с такими побитостями тебя, Лешка, никогда не видел. Даже признать не могу. Ты хоть что-нибудь старику скажи, утешь его словом добрым.
— Пошел на… и туда же… еще сходи, Никодимыч!
— Вот, теперь признаю тебя. Хотя мурло твое расписано во все цвета радуги. Глазом хоть одним видишь?
— Ни хрена не зрю обоими. Все, Никодимыч, отбегался я. Като убили, на себя мне плевать. Надеюсь, Иван уехать успел?
— Успел, еще прошлым вечером. И Като в полдень уехала, сам ее на Нарвскую дорогу проводил. И детки ее, сыночки тоже, обоих Иван забрал. Туда поехали, где сговорено было два года тому назад с Гришей покойным. Помнишь, что тогда было?
— Не понял, — Алехан мучительно застонал. — А кого тогда убили в карете императорской, и с конвоем кавалергардским?
— Брюсшу «матушка» попросила проехаться до Шлиссельбурга и там Панину открыться. Они ведь фигурками похожи и обе черноволосы. Иуды за ней приглядывали, Вяземский генерал-прокурор, и Васька Суворов. А так они подменились ловко. Царица с генералами вышла к карете, а каблучок и сломался. Тут она на скамеечку присела, что возле акаций густых, заменить туфельки — все ведь на глазах. Я как лакей рядом стал, и две фрейлины загородили. Князь с Васькой и прошляпили, не заметили, как Брюсша с «матушкой» и поменялись местами — в зарослях там проход и стенка глухая — графиня за ней пряталась, и царица туда же проскользнула. Платья одинаковы, лента синяя через плечико наброшена. А такую из женского пола токмо одна «матушка» наша и носит.
— Ух, твою мать…
Алехан от облегчения выругался — он досадовал на Като, что поехала с таким малым конвоем. А тут, оказывается, бегство в тайне подготовили. До Пернова путь не близкий, но время выиграно. Пока князь с Суворовым сообразят, что их провели, половина суток минует. Отлично, а как он окрепнет и с Като ему свидеться удастся, то они вместе придумают как «царя Ивашку» на тот свет надежно спровадить.
Месть оно блюдо холодное!
— А тебя я отвезу на заимку одну, тут поблизости. Там две седьмицы отлежишься, на ноги встанешь и отправимся мы с тобою в Динабург, а оттуда в Мемель. Бумаги у меня выправлены на чужое имя, самим генерал-прокурором подписаны. Ан нет, так и другие подорожные сами себе выпишем — ищи ветра в поле…
Глава 5
Западнее Шлиссельбурга
Генерал-прокурор Сената
Князь Александр Вяземский
после полудня 8 июля 1764 года
Александр Алексеевич посмотрел на генерал-аншефа Василия Суворова — на губах того играла странная улыбка. Князь его понимал — последние часы были сумасшедшими, события понеслись вскачь, как для неумелого седока, неожиданно понесшаяся прежде смирная лошадь. И если бы он сам предварительно не принял должные меры, то и сам бы оказался среди тех, кого меняющаяся на глазах обстановка застала бы врасплох.
Утромстало известно, что флот присягнул императору Иоанну Антоновичу — Петербург это известие ошарашило, все всматривались в устье Невы, ожидая там увидеть паруса приближающейся эскадры. Хорошо, что за полчаса до этого, императрица выразила желание отправиться к Петру Панину, под защиту гвардии.
Но сам Александр Алексеевич был уверен, что здесь умная женщина решила сыграть в свою игру — либо договориться с Иоанном Антоновичем напрямую, или как то попытаться убить его хитрым ядом или какой-нибудь иной каверзой, о которой можно было только догадываться. А потому и он сам, и Василий Иванович не выпускали императрицу из вида, проводив ее до кареты. А в конвой назначили своих проверенных кавалергардов, чтобы у царицы не было желания сбежать по дороге.
Он все сделал правильно — карты Екатерины Алексеевны побиты, они оказались слабыми перед козырями Иоанна Антоновича. И теперь держаться ее стороны гибельное дело, смертельно опасное для всего рода, ибо чревато опалой. Это как рядом встать на скамью, и сунуть свою голову в предварительно намыленную петлю. И так стоять, терпеливо ожидать, пока палач не выбьет из-под ног опору.
