Яшка вот со мной, верный и толковый помощник. Умница-красавица Злата в Пскове. Скрывшийся в лесах Кузьма. Отважный и горячий Рубин. Так-то я и один в поле воин, конечно. Но на самом-то деле, я же не один! Я и до партизанского отряда как-то держался, янтарную комнату у фрицев отмутил.
Так что, подбери нюни, дядя Саша, повоюем еще.
— Яшка, ты герой, — я сглотнул ком в горле и выпрямил спину. — Не шучу, правда. И план насчет Свободного отличный. Давай в дом возвращаться, пока нас кто-нибудь тут не засек.
Мы выбрались из-за поленницы и, пригнувшись, проскользнули в дверь. От входа было слышно, что слово взял «сиделец», который раньше все больше молчал.
—…дык я же говорю! — рассказывал он. — Как в тот раз дело было, когда на краю кладбища курган старый разрыли. А там могила совсем-совсем старая, с допотопных каких-то времен. Вождь какой похоронен или кто. Получилось-то случайно почти, никто вроде как не собирался сначала в ту сторону копать. Думали, сейчас землей закидаем, и дело с концом. Кому есть дело до старых костей, у которых и родни-то не осталось. И эту могилу один из фрицев увидел. И такой шум поднялся. Всех отогнали, вокруг могилы все лентами с флажками обмотали и не подпускали никого. Пока не приехал этот… как его… усики такие щегольские, ходит вечно как артист одетый. Зингер! А, нет… Это швейная машинка такая.
— Зиверс? — подсказал я.
— Да, точно, Зиверс, — «сиделец» покивал. — Приехал он и его подручные. С ящиком. Они все находки из той могилы аккуратнейше в ящик сложили. Сначала от земли все отмыли, потом каждую косточку в отдельную бумажку завернули.
— Забрал скелет? — уточнил я.
— И увез, ага, — ответил «сиделец». — Говорят, у него разных скелетов целая коллекция, вот уж не знаю, для чего. Хотя может и враки…
— Не враки, — я покачал головой и прикусил губу. Хрен с ним, с Лавриком. В конце концов, меня могут убить вообще в любой момент, как и кого угодно на этой войне. Так что приказом больше, приказом меньше… Одно я знаю точно, что бы там ни было, я все равно не переметнусь на сорону врага. Бил фрицев и буду бить. Неважно, будет со мной отряд Слободского, или я опять буду действовать исключительно на свой страх и риск. И сейчас, когда я слушал рассказ «сидельца», в голове начал созревать новый план…
Бл*ха, как же медленно наступают сумерки, когда они нужны! К вечеру еще и распогодилось, свинцовые облака разошлись, и багровое закатное солнце залило гудящее, как растревоженный улей, Заовражино, какими-то неприлично яркими лучами. Я поймал себя на том, что от нетерпения уже постукиваю носком сапога о половицу. Замер. Приказал себе сидеть неподвижно и снова уставился в окно. Наш соглядатай, туповатый внучок «сидельца» топтался на дороге и никаких знаков не подавал. Минуты тянулись медленно-медленно. Пулеметы уже давно замолчали, фрицы пока что были заняты подсчетом потерь и учетом разрушений. До этой части деревни дошел пока что только один патруль. На наше счастье, контингент здесь был расквартирован такой себе, и по большей части совершенно не боевой. Иначе бы давно уже выпотрошили все дома в деревне в поисках возможных диверсантов. Но битва за Москву им сейчас была куда важнее, чем порядок в одном отдельно взятом населенном пункте, да еще и таком не особо значимом, как тупиковая железнодорожная ветка. Больше всего я опасался за то, что местные фрицы могут запросить подкрепления из Пскова, и до вечера сюда успеют явиться свеженькие фашики в хорошо выстиранной и выглаженной форме цвета «фельдграу».
А солнце, как назло, застыло на закате, как пришитое, и не торопилось нырять за горизонт. Что для моих целей совершенно не годилось. Нужна была темнота. И в идеале — кромешная.
Соглядатай на дороге посмотрел в сторону дома и помахал руками. Твою мать, еще кто-то прется… Предсказуемо, конечно. Было бы странно, если бы фрицы не устраивали после случившегося обход своих «владений».
— В подпол, живо, — тихо скомандовал я молча сидящему за столом старшему Бежичу. Эмилия и Милена давно уже прятались в дальней комнате. Я сразу же отправил их туда, наказав не высовывать носа, пока я за ними не приду.
— Неспокойно у меня на душе, — сказал Бежич, тяжело поднимаясь. — Как в мышеловке ведь мы там, а ну как найдут…
— Найдут, скажешь от пшеков прятались, — нетерпеливо подталкивая его в спину, сказал я. — Давай-давай, ты человек ценный, не будут они тебя за яйца вешать.
Бежич спустился в черный провал люка, а я занял его место за столом и взялся за ручку эмалированной кружки. Типа, гощу у Марьи по своим приютским делам. Чаек вот попиваю, что не так, камрады?
За окном послышалась немецкая речь, потом ноющий голосок недоросля. Эх, зря он с ними пререкается, получит сейчас в чан. Хорошо еще, если не пулю… Словно в ответ на мои мысли, недоросль взвыл и захныкал. А фрицы заржали. И голоса начали приближаться. Сюда идут, проверяльщики хреновы.
— Сейчас я их спроважу, — невозмутимая Марья поднялась из своего угла и надолго задержала на мне свой мутноватый взгляд. Ох, и странная же дама, меня от нее просто в дрожь бросает. Такое впечатление, что она все время находится под воздействием каких-то веществ. Лицо будто чуть стекшее вниз, выражение не меняется, а в прозрачных глазах ни тени страха, мыслей или чего другого. Как будто кукла восковая по какой-то прихоти ожила и по ней же продолжает приходить на помощь уже не в первый раз.
Она вышла из комнаты в сени и откинула крючок как раз в тот момент, когда фрицы принялись колотить в дверь.
— Ну чего вам опять? — неприветливо сказала она по-русски. — Самогонки что ли налить?
— На деревню совершено нападение партизан, — отчеканил фриц. — Мы должны убедиться, что вы никого не прячете.
— Ты зайти что ли хочешь, морда немецкая? — не меняя интонации спросила Марья. — Ну давай, входи. Там где-то даже сало на закуску еще осталось.
Шаги. Почти бесшумные, невзирая на вес и комплекцию. И грохот сапогов фрицев. Марья вошла в комнату и двинулась прямиком к буфету. Двое немцев замерли на пороге. Один схватился за винтовку.
— Руки вверх! — рявкнул он.
«Ну хули руки вверх, рожа ты нерусская?» — мысленно ответил я в тон Марье. Но руки поднял и вслух сказал совершенно другое.
— Добрый вечер, господа, — улыбаясь во все зубы проговорил я на немецком. — Я Базиль Горчаков, миссионер! Прибыл в Заовражино еще несколько дней назад, занимаюсь постройкой приюта и сбором информации о беспризорных детках. Вы, может, меня и не видели, но…
— Вот, немчура ушастая, налетайте на самогонку и проваливайте уже, — Марья поставила на стол два граненых стакана, набулькала из бутыли по сто грамм. И отпластала от куска сала, завернутого в промасленную газету, два щедрых ломтя.
Один фриц посмотрел на второго и ткнул его локтем в бок. Второй грозно сдвинул брови. Новенький?
— Это еще что? — грозно вопросил он.
— Да самогонка же это, дурилка, — сказала Марья, жестом показав, что следует с ней сделать. — Шнапс по вашему, да? Шнапс, понимаешь? Выпить и хорошо, ферштеен?
— Взятка? — он подозрительно прищурился. Марья посмотрела на меня.
— Помилуйте, господа, какая взятка? — я развел руками. — Это всего лишь традиции русского гостеприимства. Гость в дом — бог в дом. Марья с самого начала была преданным сторонником Великого Рейха. Проклятые коммунисты здесь приход сожгли, так вот с тех самых пор…
По лицу Марья было видно, что она ни слова не понимает из того, что я плету.
Второй фриц зашептал недоверчивому что-то на ухо. Слов мне было не слышно, но, похоже, немчик расписывал те позы, в которых Марья лично ему доказывала свою преданность.
— В подполе что? — фриц ткнул прикладом в сторону люка.
— Чего ему надо еще? — Марья посмотрела на меня.
— Спрашивает, что в подполе, — состроив лицо простодушное и туповатое, перевел я.
— Пусто там, как в твоей башке, — сказала Марья. — Твои же все и забрали.
— Открывай! — пролаял он.
— Давайте я помогу, — я вскочил и предупредительно распахнул перед фрицами люк. Если не спускаться вниз, то заметить «тайную комнату» решительно невозможно.
Будем надеяться, что…
— Да нет там ничего, мы ведь уже смотрели… — пролепетал «добрый немец».
— Ты слишком доверяешь этим русским, Ганс, — рожа недоверчивого фрица скривилась, будто в тот момент, когда он произносил
