двадцать лет.
– Про Советский Союз ты уже слышала, – напомнил он о своем конфузе при декламировании еще не написанных стихов Маяковского. – Это будет огромная страна на месте России, правда… все равно чуть меньше, чем нынешняя империя.
– А куда денется империя?
– Падет. Через пять лет будет революция, и тебе надо быть к ней готовой.
– А что будет с царем? Через год мы празднуем трехсотлетие династии Романовых! А еще отец, перед тем как убиться под колесами телеги, оставил мне в наследство облигацию, у нее срок погашения в двадцатом году.
– Не успеешь. Царя, царицу, цесаревича и всех царевен расстреляют революционеры. Страну накроет кровавый террор, выжить в котором удастся не всем. И потом еще семьдесят лет страной будут управлять большевики.
– Большевики – это которые? Социал-демократы? Маяковский, говорят, к ним принадлежит.
– Ну да, и Маяковский, наверное, тоже. В общем, будет совсем другая власть, совсем другие товарно-денежные отношения, совсем другое все.
– А со мной что будет?
– Вот это вопрос…
– Ты не знаешь, что произойдет с твоей любимой женщиной. – Рита обиделась.
– Я… эээ… – Такая постановка вопроса чуть было не застала его врасплох, пришлось дипломатично увиливать. – Все с тобой будет хорошо, конечно же. Найдешь себя и при новой власти. Ты же будешь уже ко всему готова, предупреждена, внешние условия не станут для тебя сюрпризом. Ну а я тоже оставлю тебе денюжку, только не в царских бумагах, а в звонкой монете, которую отоварить можно будет во все времена.
– А ты сам куда? Бросаешь меня?
– Я не бросаю. Но ты ж понимаешь… Может быть, я еще вернусь… но это неточно.
– Нет, бросаешь! Как это еще назвать?!
– Просто всему и всем свое время, у каждого оно свое. Мой дом – там, твой здесь. Мы не можем быть вместе… только по одной этой причине.
– Предатель!
Рита отвернулась от попаданца. Бросилась лицом в подушку и горько заплакала. А Бурлак-Ратманов не знал, что с подобным делать, ни в шкуре опера, ни в шкуре бандита.
Он посидел еще некоторое время рядом. А потом встал и ушел на крики из других комнат. Может, еще и Есенин подъедет. Хотя, шут его знает, был ли кудрявый поэт уже настолько популярен в двенадцатом году…
13
Лодыга, без парика и накладной бороды, и даже уже почти трезвый, сидел на стуле перед своим атаманом. Немного помятый, в смысле – избитый, но без фанатизма. За его спиной наворачивал круги Копер. Остальные тоже были здесь.
– Не мельтеши, – скомандовал Хряк, и Копер, сделав последний круг, остановился. – Рассказывай.
– А чего рассказывать? – Лодыга, кажется, уже смирился со своей судьбой и не ждал от нее ничего хорошего. – Гимназист наплел мне про то, что я предатель. Ну, неправильно выразился. Что ты решил, что я предатель. И прикончишь меня туто же. Мол, беги, Лодыга, спасайся, иначе в земле будешь.
– А про Казака чего он тебе наплел?
– Про Казака вообще песня! Говорит, Казак поручил ему убить Лодыгу из другой банды. Только так, мол, он докажет, что не капорник. Свяжет себя кровью. Моей. Так что смертушка мне кругом, хоть от твоей руки, хоть от его. Я и сдрейфил.
Хряк переглянулся с Копром. Тот чему-то кивнул.
– Не врешь?
– А чего мне врать-то? Все равно порешишь!
– Порешу – не порешу, это мне решать, Лодыга. Но если ты соврал, смерть твоя будет медленной и мучительной.
– Да уж побыстрее бы…
– Это мы можем устроить, да, Копер?
– Мгновенно, как комар укусит.
– Во-во. Но перед тем, как тебя порешить… А может, и нет, прости Господи… – Хряк повернулся к «красному углу» бандитской избы, где стояла икона, иконы тогда были у всех, и трижды перекрестился на старообрядский манер, двумя перстами. – Ты еще сослужишь мне небольшую службу.
– Это какую же?
– Сходишь к Казаку и докладаешь ему то же самое. Как Гимназист, еловая кожа, сосновая рожа, его обманул. Хотел двух «иванов» лбами столкнуть да одного честного человека едва не умерщвил.
– Это кого это? – не понял Лодыга.
– Тебя, анафему!
– Ааа… И как же я пойду-то, к Казаку-то? – запереживал бандит.
– А вот так и пойдешь! Или ноги не ходят? Сейчас Копер твои ноги посмотрит… Копер!
– Нет! Понял я все. Все будет в лучшем виде, – пообещал Лодыга, попытался встать, но тут же упал.
Потом кое-как поднялся и все же пошел к выходу, оставляя капающий кровяной след от какой-то невидимой глазу раны.
14
Жора-Гимназист быстро шел по улицам Москвы. На этот раз его не привлекали красоты и достопримечательности начала ХХ века. Все то, что еще недавно вызывало почти детский восторг и будило воображение, теперь казалось чужим и опасным, от чего хотелось поскорее избавиться.
У таких, как Георгий Ратманов, а скорее даже таких, как Юрий Бурлак, в самые ответственные моменты включалось шестое чувство. Помимо зрения, слуха, обоняния, осязания и вкуса. Он нутром чуял опасность. Еще не знал всех деталей и мог лишь догадываться о причинах, но уже понимал, что за ним следят и что ему в темпе вальса нужно собирать манатки и уносить из чужого века ноги!
А единственным человеком, который мог бы ему помочь, проводником между пространствами и временами, был странный чиновник для поручений Двуреченский. Вот только где его сейчас черти носят?!
На работе нет… Дома… Где он живет? Вроде бы на Чистых Прудах. Здесь не очень далеко. Ввалиться туда и добиться от прислуги четкого ответа, когда прибудет хозяин?.. Так и поступлю!
А это что за шкет? За попаданцем по пятам шел грязный оборванец. Прямо от дома Холодной. Чего ему надо? Сейчас выведу дрянь на чистую воду…
Ратманов резко свернул в подворотню. Подкараулил там пацана. И прижал немытой мордой к кирпичной стене, заломав руку за спиной, лишь только преследователь свернул в ту же арку.
– Стоять! И отвечать коротко! Понял?
– Угу. – Пацан не ожидал от Георгия такой прыти.
– Следишь за мной?
– Ну, это… Да.
– Кто подослал?
– Да никто.
Ратманов нажал на уже согнутую руку, парень взвыл.
– Да правда никто, дядя! Вы просто на этого… тилигента похожи… А таких всегда развести на что-нибудь приятно… Я ж не знал, что вы…
– На что ты хотел меня развести?
– На деньги, знамо на что, ну и одежонку тоже.
– Если врешь, руку сломаю!
– Понял, понял, не вру, дядя!
Ратманов резким движением перевернул пацана лицом к себе, посмотрел прямо в глаза – не врет.
– Зовут как?
– Дурилкой. Дурнем. Отбитой башкой.
– А мать с отцом как назвали, когда крестили?
– Э… – Подросток почесал голову только что освобожденной рукой. – Минькой, Михайлой.
– Вот что, Михайло, хочешь сослужить дяде службу? А даже не так – подзаработать хочешь?
– Кто ж не хочет? Что делать-то надо? Я много умею: дерусь хорошо, могу что-нибудь свистнуть на базаре незаметно.
– Вот те рубль. – «Дядя» засунул в карман парня монету. – Дам еще два.
– За что?
По инициативе Ратманова оба отделились от стены и ненадолго высунулись из арки. По улице в это время фланировали
