Радости при виде офицера из румелийской армии Муса-паша не выказал. Выглядел он так же, как и большинство окружавших — вымотанным и крайне печальным. Для разговора с командиром румелийского авангарда паша отвёл его в сторонку, отослав свиту.
— Что, вы уже в городе?
— Нет, почтенный каймакам. Пока к воротам прибыла только моя сотня, но к вечеру будет вся вышедшая в поход конница, двадцать тысяч всадников.
— Зачем мне сейчас всадники? Опоздали вы. Если бы пришли вчера…
— Мы спешили, как могли, в моей сотне восемь лошадей за последние два дня загнаны. Этим сыновьям шайтана будто их Аллахом проклятый отец ворожит. Но мы за всё им ещё отомстим. Страшно отомстим! — в конце спахи невольно перешёл на шипение-восклицание. Вроде бы и голос понизил, но звучало это куда грознее крика.
— Мне из разных мест донесли, что казакам налёт на город оплатили венецианцы. Учитывая, что и султана Мурада они убили, мстить, думаю, стоит сначала им, проклятым франкам! Даже если это неправда, придётся мстить сначала им. Иначе нас не поймут.
— Венецианцы? — удивился Амир. — Неужели? Мы подумали, что стамбульские жители под таким поводом прибарахлиться решили. В последнее время дож и сенат вели себя очень тихо и без свойственной ранее им гордыни. Что это на них нашло?
— Аллах только знает. Гонец от оджака, с которым шёл султан, заверял, что покушение на него было организовано именно венецианцами. Расскажи об этом Еэну-паше и ускорь там прибытие к городу сапёров и шедших с вами райя. Могилы здесь надо копать. Много могил, ты не представляешь, как много.
Голос паши угас к концу предложения, и ага не решился продолжить расспросы. Но каймакам вскоре опомнился и переспросил нормальным голосом: — Ты всё понял?
— Да, эффенди. Разрешите ещё вопрос?
— Задавай!
— Жив ли последний из Османов, Мустафа?
— Да, казаки не стали штурмовать гарем. Взяли штурмом внешнюю стену, выгребли обе казны, но дальше не пошли, и поджигать Сераль не стали.
— Что с Великим визирем, Таят-оглу Мехмед-пашой?
— Погиб, защищая свой дворец, вместе со всей своей семьёй. Из всех чиновников оставшихся в живых — я самый старший.
— Не знаете ли, где находится войско оджака?
— Знаю. Через день будут у анатолийской части города. Также как и вы — безнадёжно опоздали. Всё?
— Да, эффенди.
— Запомнил, кто сейчас здесь нужнее?
— Сапёры и райя с лопатами. Они поторопятся.
— Скажи Еэну, но только ему, в городе погибло, не знаю точно, но скорее всего более ста тысяч человек. Нам их быстро не похоронить. О том, чтобы хоронить до заката, как заповедовал пророк, не может быть и речи. Если не закопать тела немедленно, в городе могут начаться болезни. Торопитесь.
— Слушаюсь, эффенди.
"Море, море…" Квитень (апрель) 1638 года от Р. Х.
Оставив за спиной местами весело (смотря для кого) горящий, местами уже дымящийся, а кое-где просто ограбленный Стамбул, казаки втянулись в Босфор. Началась самая трудная часть операции.
Для человека несведущего Босфор, относительно короткий, без подводных скал и мелей по фарватеру, не представляет серьёзной опасности или каких-либо особых трудностей для мореплавания. Однако не случайно все селения у входа в пролив со стороны Чёрного моря, у Румелифенери и Анадолуфенери, построены были из обломков от кораблекрушений. Корабельные катастрофы там случались с пугающей регулярностью каждый год, нередко гибли целые эскадры, в том числе — гребных судов. Обычный в этих местах северо-восточный ветер блокировал возможность выхода в море, а скорость течения в весенние шторма достигала пяти узлов. Что для тех времён было непреодолимым препятствием.
На момент атаки Стамбула течение было относительно мирным, спокойным, колеблясь между узлом и полутора узлами. Ветер дул почти равномерно, пять-семь метров в секунду. Для выхода из пролива на север условия неблагоприятные, но преодолимые. В любом случае, оставаться в разорённом городе означало напрашиваться на какую-нибудь мучительную казнь.
Грести больше суток против ветра и сильного течения — удовольствие очень сомнительное. Гребли казаки не боялись и чёрной работой её не считали, приравнивая этот выматывающий труд к несению дежурств и прочим "прелестям" военных тягот. Но атаманов предстоящий уход тревожил. Они знали, что за их головами будет охотиться большое количество взбешённых и не склонных к сентиментальности людей.
Чтобы облегчить себе возвращение назад, казаки и захватили лоцманов, осуществлявших проводку судов по Босфору. Их помощь должна была значительно упростить обратную дорогу, а прихваченные в аманаты семьи — обеспечить надёжность проводки. Существует и большое обратное течение в черноморскую сторону, оно направляется преимущественно по европейскому берегу и заметно от стамбульского порта до Арнавуткёя, от Беоска к Румелихисары, где при встрече с северным течением образуется водоворот, а потом от Балталимана к Еникёю, где это течение уже теряет свою силу. Были подобные обратные поверхностные течения и ещё в нескольких местах. Если бы не досконально знавшие их лоцманы — вряд ли удалось бы казакам вывести в Чёрное море парусники, да и гребцам пришлось помучиться куда как сильнее.
Не обошлось и без неприятностей. В отличие от фарватера, обратные прибрежные течения не лишены подводных, иногда и надводных скал. О такой — уже ночью, засветло выбраться из пролива не удалось — разбилась одна из каторг, а потом и буксируемую ею поллуку. Несмотря на темноту, большую часть людей с них удалось спасти. Ещё один парусник, тартана перевернулась на фарватере. Неожиданно, сразу. Видимо, очень уж неудачно расположили груз в трюмах, спешили, да и опыта такого у налётчиков не было. Вот с неё спасли всего несколько человек, остальные пошли на дно вместе с кораблём. На счастье казаков из тащившей его каторги, буксировочный трос вовремя лопнул, и они отделались лёгким испугом.
Аркадий не видел этих катастроф, хотя почти не спал. Караван из более чем двухсот кораблей растянулся на много километров, углядеть что-то можно было только на соседних судах. Даже днём окружающая местность не радовала глаз, скорее — угнетала. Казалось бы, юг, море… однако как раз в Босфоре немалая часть его берегов выглядела неприветливо, а то и совсем мрачно. Высоченные скалистые берега с бурунами возле торчавших из воды скал невольно наводили на неприятные мысли. Напряжение последних дней спадать не желало, нервная система успокаиваться не спешила.
Шалили нервишки не только у него. Какая-то толстая гречанка, видимо, из семьи лоцмана, к вечеру закатила истерику. Орала что-то по-гречески, выпучив глаза чуть не дальше здоровенного красного шнобеля, и брызгала слюной не несколько метров. Как врач-психиатр успокаивает женщину в подобном случае, Аркадию видеть доводилось. Знал он и о заразности истерик, потому немедленно подошёл к гречанке и отвесил ей хлёсткую пощёчину. Она замолкла, покачнулась, беззвучно пошевелила нижней челюстью. Не увидев в её глазах просветления, попаданец повторил лечебную процедуру с другой руки. Женщина испуганно попыталась заслониться от стоявшего перед ней мордоворота руками. Лицо её приобрело испуганный вид, поэтому, всё так же молча, Аркадий вернулся на место, где сидел до этого.