выделял плохое и хорошее. Сначала было интересно, потом уже с определенной скукой. Тем более, общая картина смотрелась ужасно. Или, хотя бы, довольно противно для гражданина XXI века.
Средний крестьянин, прямо-таки середняк (это немного разные термины, хотя и выглядят одинаково) жил и работал еще в темном средневековье. Это было бы неплохо, если бы не выглядело так плохо. Крестьяне пахали на примитивных сохах. Бороновали деревянными боронами — суховатками, сеяли вручную, набирая семенное зерно в лукошко. Бережно, даже скупо.
Единицы из крестьян Макуриных были так сказать передовые. Из самых сметливых и зажиточных. Из тех, кто не только понимал, что не от одного Бога зависит урожай, но и от хорошего инвентаря, но и имел хотя бы небольшие деньги на него.
Одного из них — рыжего Еремея — сметливого, умного, даже начитанного, он попытался разговорить. Кивнул на плуг:
— Пашешь, стало быть, а не царапаешь землю, Еремей? Понимаешь, что надо хорошо обрабатываешь!
Его собеседник осторожно посмотрел на помещика Макурина. «Век бы тебя не видеть, барин», — явно говорили глаза крестьянина. Боится и не любит. А может и ненавидит. Ничего, перетопчется. Будь сейчас 1917 год поднял бы на вилы, а так слишком уж на разных ступеньках в социальной лестнице они находятся, чтобы он мог показывать свое плохое настроение.
— Да, барин, — простужено прогудел Еремей. Говорить-то ведь надо что-то. А то барин рассердится да и прикажет выпороть.
Макурин откровенно усмехнулся, показывая, что все видит и понимает.
— А скажи-ка мне, Еремей, не хочешь ли ты стать у меня передовым крестьянином?
— Это как? — растерялся крестьянин от неожиданного предложения помещика.
— А вот так, — сказал, как припечатал Макурин, — я вам говорил, и буду говорить об улучшении своего хозяйства. Дескать, как это увеличивает доход. Только ведь вам, мужикам, надо не только говорить, но и реально показывать. Вот ты и несколько других общинников будете хорошим примером.
— Не бойся ты, — засмеялся помещик, видя ошеломленность собеседника, — тебе всего лишь надохорошо работать на современных орудиях труда и, при случае, показывать это остальным. А уж я буду вам помогать. Вон, сегодня закажу хорошие плуги, один будет твой. Хочешь?
— Э-хе-хе, — прокашлялся Еремей, искоса посмотрев на помещика, — а как расплачиваться буду?
«И хочется и колется, — понял Макурин, — больно уж соблазн большой, а страшновато. В концеконцов, он ведь у меня полностью в руках».
— По стоимости расплачиваться будем, по-христиански — урожай, что будет сверх обычного — пополам. А? И если будешь работать прилично, то я тебе орудия совсем отдам по себестоимости.
— Эх! — швырнул треух об землю Еремей, — умеешь ты, барин, зубы заговаривать. Согласен!
Макурин, однако, еще не считал, что они договорились.
— Ну что, по рукам? — спросил он весело и крестьянин робко, но решительно ударил с барином по рукам.
Что же, — подумал Макурин оптимистически, — день прошедший был удачный. Крестьян я, кажется, потихонечку расшевелил. Пусть только часть, но для начала и этого хватит. А деньги истраченные, собственно, не жаль. Не последние они у меня и процент с них будет хороший. Эх, полезно поспать после рабочего дня, да кто-нибудь помешает.
И ведь накаркал!
— Барин, — просунулась прелестная головка служанки Анюты в проеме двери, — вы не спите еще?
Вот и поспал, однако. Экая она горячая и спелая. Так ведь и на погост затащит, окаянная между делом!
— Спи уже, Анюта, — буквально попросил попаданец, — мне сегодня не тянут амурные затеи. Так устал, что только сон остался.
— Да нет, — смутилась служанка лукаво, — я по-другому поводу пока. Там в людскую к нам девушка приблудная пришла, попросилась переночевать. А нам что, не жалко, пусть спит. Только девушка это какая-то странная. Как бы не какая переодетая барышня. Гордая и все про вас спрашивает.
— И что? — поднял голову с подушки удивленный и рассерженный Макурин, — мне-то какое дело? пусть поспрашивает вас, тут ничего секретного нет. Сами ведь все расскажете!
— Да пусть говорит, — разочарованно протянула Анюта. Она-то думала, он заинтересуется. Потянула: — просто я думала, вам будет вельми интересно. А раз барышня, точно будет из-за вас. Зачем еще она станет приходить сюда? Не мы же нужны.
Вот ведь, малявка, и сама не спит и мне на дает! — озлобился Макурин на непонятно кого и встал в постели, — посмотрим. Если ошиблась — плетей ей!
Одел свой халат, и так, по-домашнему, спустился женскую часть людской. Там действительно была чужая особа. Увидела барина, встала, поклонилась. А ничего, хорошенькая.
М-гм, но что-то она ему все равно не понравилась. Молодец. Анютка, гривенник дам. А то и два. Не простонародная девушка это! Одеться да, пройтись по комнату почти похожа, но все равно уже не то. А вот кланяться так в простом народе не будут. Тут дело даже не в унижении. Какой-то есть лоск и предостережение, — мол, я девушка простая, а ты чухой барин, не трожь меня!
Неужели Настя? Теперь понятно почему она так легко отпустила. Решила проверить, значит. Вот я ее, нехорошую такую!
Хотел было сначала позвать Леонтия, чтобы принес ее к нему, но потом передумал. Все-таки его будущая жена, чтобы допускать до ее тела, сам поднимет до второго этажа, там и поговорим, ух как поговорим!
Подозвал ее к себе. Немного помедлила, делая вид, что убирает с подола платья какую-то мусоринку, нехотя подошла. Ой, Настя, не переигрывай, не ведет себя так девушка из народа!
А ведь как приоделась, платье хорошее, модное, но простонародное. И никак не придерешься, и очень идет. И личико спрятано, только нос да прядки волос. Был бы Андрюша Макурин без опыта и молодой, точно бы обманулся. Только перед тобой, девица-красавица, зрелый и очень знающий попаданец и он чувствует не только по лицу, а еще по фигуре, по движениям, по голосу. Корче, попала ты на бабки или, хотя бы на интим, иначе не выпущу, оставлю в гареме, а потом растреплю по высшему свету, ха-ха!
Настя еще скромно шла, наивно думая, что она не узнана и стремясь по-прежнему прятаться. А он уже стремительно пошел на встречу и протянул к ней руки.
— Что вы делаете! — не некоторое время она потеряла самообладание и стала тем, кем стала — дворянкой из рода Татищева. Но Макурин невозмутимо вытащил ее из людской и девушка опомнилась: — барин я грязная и эта-а, я больная, вот!
Она с надеждой посмотрела на него, пряча лицо. Андрею Григорьевичу стало ее немного жалко и он проговорил в воздух:
— Все уже, барышня, не стройте из себя дурнушку,
