— Да он же нам не чужой, — смеялась Таня и щекотала Лучникова. — Он нам идеологически чужой, а по крови свой. Русский же.
— В самом деле русский? — удивился супруг. Лучников чрезвычайно вдруг удивился, обнаружив себя в
зеркале стоящим с открытым гневным лицом и с рукой, в собственническом жесте возложенной на плечи Татьяны.
— Да я в сто раз более русский, чем вы, товарищ Суп! Мы от Рюриковичей род ведем!…
— Рюриковичи… белорусы… — хмыкнул десятиборец. — Дело не в этом. Главное, чтобы внутренне был честный, чтобы ты был нс реакционный! Ходи за мной!
Железной лапой он взял Лучникова за плечо. Таня, не переставая смеяться, нажала клавишу музыкальной системы. В квартире зазвучала «Баллада о Джонс и Ёко». Под эти звуки троица проследовала в темную спальню, где словно гигантская надгробная плита светилось, под уличным фонарем супружеское ложе.
— Мне хочется домой в огромность квартиры, наводящей грусть, — вдруг нормальным человеческим топом произнес десятиборец.
Лучников ушам своим не поверил.
— Что? Что? Ушам своим не верю.
— Суп у нас любитель поэзии, — сказала Таня. — Суп, это чье ты сейчас прочел?
— Борис Мандельштам, — сказал десятиборец.
— Видишь! — ликуя, подпрыгивала уже на супружеском ложе Татьяна. — У него даже тетрадка есть с изречениями и стихами, не хала-бала! Интеллигенция!
— Смотри сюда! — угрожающе сказал десятиборец. — Вот они и здесь — этапы большого пути. Места не хватает.
Вдоль всей стены на полке под уличным фонарем светились статуэтки и кубки.
— Почему ты зовешь его Суп? — спросил Андрей. — Почему ты так метко его назвала?
— Это сокращение от «супружник», — хихикнула Татьяна.
— А почему ты ее зовешь на ты, а меня на вы? — вдруг взревел десятиборец. — Подчеркиваешь превосходство?
Он махнул огромной своей ручищей — крюк по воздуху.
— Что же ты впустую машешь? — сказал Лучников. — Бей мне в грудь!
— Ха-ха, — сказал Суп. — Вот это по-нашему, по-товарищески. Без дворянских подъёбок.
— Вот оно, — спортивное единоборство двух систем! — смеялась Таня, сидя на супружеском ложе.
В комнате, освещенной только уличным фонарем, она показалась сейчас Лучникову настоящей падлой, сучкой, ждущей, какому кобелю достанется. Скотское желание продрало его до костей, как ошеломляющий мороз.
— Ну, бей, Суп! — тихо сказал он, принимая тайваньскую стойку.
Началась драка в лучших традициях. Лучников перехватывал отлично поставленные удары десятиборца и швырял его на кровать. Тот явно не понимал, что с ним происходит, однако по-спортивному оценивал ловкость партнера и даже восхищенно крякал.
— Прекрати, Андрей, — вдруг сказала Таня трезвым голосом. — Прекрати это свинство.
— Пардон, почему это я должен прекратить? — сказал Лучников. — Я не толстовец. На меня нападают, я защищаюсь, вот и все. Приемы до конца нс довожу. Суп твой цел и посуда цела…
Вдруг у него взорвалась голова, и в следующий момент он очнулся, сидя на полу, в осколках, в облаке коньячных паров. Лицо было залито какой-то жидкостью.
— Жив? — долетел с супружеского ложа голос десятиборца. Значит, швырнул ему бутылку «Курвуазье» прямо в лицо. В рыло. В хавалыник. В харю. В будку. Как они здесь еще называют человеческое лицо?
— Таня? — позвал Лучников. Она молчала.
Он понял, что побит, и с трудом, цепляясь за предметы, за стулья и стеллажи, стал подниматься.
— Поздравляю, — сказал он. — Я побит. Честный поединок закончился в твою пользу, Суп.
— Теперь катись отсюда, — сказал Суп. — Выкатывайся. Сейчас я буду женщину свою любить.
Таня лежала лицом в подушку. Лучников в темном зеркале видел правую половину своего лица, залитую кровью.
— Женщина со мной уйдет, — сказал он. — У меня разбита голова, а у женщин сильно развит инстинкт жалости.
Таня не двигалась.
— Я так рад, что не убил тебя, — сказал Суп. — Не хватало только редактора «Курьера» убить. По головке бы за это нс погладили.
— Таня! — позвал Лучников. Она не двигалась.
— Послушай, уходи по-человечески, — сказал Суп. — Мы пятнадцать лет с Танькой живем в законном браке.
— Татьяна, пойдем со мной! — крикнул Лучников. — Неужели ты ее пойдешь сейчас?
— Слушай, белый, если ты где-нибудь трахнул Таньку, не воображай, что она твоя, — мирно сказал Суп. — Она моя. Иди, белый, иди добром. У тебя, в Крыму, герлы табунами ходят, а у меня она — одна.
— Таня, скажи ему, что ты моя, — попросил Лучников. — Да встань же ты, хоть вытри мне лицо. Оно разбито.
Она не шевелилась.
Десятиборец склонился над ней и просунул ладонь ей под живот, кажется, расстегнул там пуговицу. Фигура его казалась сейчас немыслимо огромной над тоненькой женщиной.
— А ты не подумал. Суп, что я тоже могу тебя хватить чем-нибудь по башке? — спросил Лучников. — Каким-нибудь твоим спортивным трофеем? Вот, скажем, Никой этой Самофракийской.
Десятиборец хрипло засмеялся.
— Это было бы уже потерей темпа.
— Да, ты прав, — сказал Лучников. — Ты не так прост, как кажешься. Ну что ж, валяй. Еби мою любовь.
— Хочешь смотреть? — пробормотал Суп. — Хочешь присутствовать? Пожалуйста, пожалуйста…
Танины плечи вздрогнули и голова оторвалась от подушки.
— Таня! — тихо позвал Лучников. — Очнись!
— Сейчас ты увидишь… сейчас… сейчас… — бормотал, нависая над женщиной огромный мужик. — Сейчас ты увидишь, как мы с ней… как у нас… бей, чем хочешь… не растащишь… у меня в жизни ничего нет, кроме нее… все из меня Родина выжала, высосала… только Таньку оставила… я без нее ноль…
— Уходи, Андрей, — незнакомым голосом сказала Татьяна.
Он долго стоял возле огромного жилого дома и чувствовал, как быстро распухает у него правая половина лица. Полнейшая бессмысленность. Звон в голове. Умопомрачительная боль. На пятнадцати этажах жилого гиганта в каждой квартире, в темноте И при свете. Суп на законных основаниях ебал его незаконную любовь. Мою любовь, освещенную крымским лунным сиянием. Вот моя родина и вот мое счастье — Остров Крым посреди волн свободы. Мы никогда нс сольемся с вами, законопослушные, многомиллионные, северная унылая русская сволочь. Мы не русские по идеологии, мы не коммунисты по национальности, мы яки-островитяне, у нас своя судьба, наша судьба — карнавал свободы, мы сильней вас, каким бы толстым стеклом вы, суки, не бросали нам в голову!
Пошел снег.
Сентябрь, когда по всем мире, во всей Европе люди сидят под каштанами и слушают музыку, а в Ялте нимфы с еле прикрытыми срамными губками вылезают из волн прямо на набережную… Безнадежный, промозглый и слепой российский сентябрь… пропади все пропадом вместе с пропавшей любовью… Такси, такси!
