Когда они уже на гребной шлюпке подплывали к трофейному кораблю, Егор, опустив вниз подзорную трубу и слегка усмехнувшись, весело спросил у Соколова:
– А фрегат этот, случаем, не «Луизой» нарекли – в честь одной рыженькой и симпатичной особы, которую я только что наблюдал на капитанском мостике, вернее – на капитанском помосте, рядом с нашим доблестным маркизом?
– Угадали, Александр Данилович! – засмущался Соколов. – В ее честь! Если по-честному, то и по делу. Она настырней всех меня и уговаривала – решиться на тот ночной штурм…
– Ну-ка, Алексашка, дай-ка мне твою трубу! – заинтересованно попросил Петр, потерявший свою оптику где-то в островных разноцветных камышах.
Через минуту-другую он восхищенно выдохнул:
– Вот же чертовка! Она что же, всегда разгуливает в мужском костюме?
– Так точно, государь! – с непонятными интонациями в голосе доложил Соколов. – В штанах, в морской треуголке, что сняли с мертвого шведского шкипера, в высоких сапогах и с длинной шпагой на боку. Действительно – чертовка… Не полагается женщин держать на корабле, примета плохая! Да Алексей Иванович Бровкин – нынче капитан полноправный, с ним не поспоришь…
На борту фрегата и на самом деле красовалась надпись – «Луиза», выведенная неровными белыми буквами поверх старого названия, закрашенного темно-синей краской. Когда они по штормтрапу поднялись на борт судна, то тут же прозвучали уверенные шаги, громко отбиваемые каблуками офицерских ботфорт, и подошедший кавалер – невысокий, стройный, рыжеволосый – звенящим голосом четко и торжественно доложил на немецком языке:
– Государь! На вверенном мне корабле – все спокойно! Никаких конфузий и нарушений установленного порядка не произошло! Доложила – вахтенный офицер, помощник капитана, Луиза де Бровки!
– Мадам! Я поражен – в самое сердце! – начал рассыпаться в неуклюжих любезностях всегда немного грубоватый Петр. – Никогда не думал, что нежным женщинам так может идти обычная мужская одежда…
Егор, пользуясь тем, что Петр был плотно занят с герцогиней увлекательным разговором, полным взаимных цветастых комплиментов, тихонько прошел на капитанский мостик, где одиноко скучал Алешка Бровкин, тепло поздоровался с другом, после чего спросил:
– Что там наш басурман арестованный? Ты передал его Андрею Виниусу? Как этот Аль-Кашар вел себя в дороге?
– Так точно, Александр Данилович, передал – в городе Туле. Виниус как раз собирался ехать в Пермь, а оттуда – в Березняки, где имеется крепкий острог с очень строгими порядками. Виниус обещался взять с собой и нашего турецкого гостя. Аль-Кашар же в дороге себя вел очень тихо и спокойно: не дергался, все молчал да перебирал свои нефритовые четки, а по утрам и вечерам усердно молился на своем квадратном коврике – попой вверх…
Еще через три с половиной часа, когда на борт поднялись все члены отряда, сопровождавшего царя в этом уже завершившемся сухопутном путешествии, Алешка Бровкин, дав команду на отплытие, спросил у Петра:
– Государь, пойдем к Ниеншанцу на всех парусах? Или чуть поплаваем, не торопясь, присмотримся к берегам, послушаем рассказы знающего человека?
– Давай поплаваем, конечно! – загорелся царь. – А что это еще – за «знающий человек»?
– Прохор Погодин, кто же еще! Он тут все-все знает, плавал много раз – на шведских кораблях и парусных лодках. Так звать его?
– Зови!
На капитанский мостик (обычный невысокий помост на корме фрегата) по короткой лесенке поднялся высокий и очень худой человек средних лет – с невероятно виноватым лицом и бегающими, очень испуганными глазами. Человек неподвижно замер перед царем, низко склонил голову и обреченно промолвил:
– Вели голову мне рубить, государь! Черт попутал…
– Ладно, Прохор, забыли о былом! – веско промолвил царь. – Отслужил ты знатно, полностью прощаю тебе предательство прошлое! Сегодня же письмо отпишу в Новгород, чтобы освободили всех твоих домочадцев, да и имущество чтобы полностью вернули – со скотиной вместе… Ну, расскажешь подробно – нам с генерал-майором – о невских краях?
– Расскажу, государь!
– Алексашка! – позвал Петр. – У тебя карта датского шкипера Лаудрупа с собой? Тогда доставай ее, перо и чернильницу приготовь. Будешь сверяться, исправления вносить всякие, дорисовывать! Ты для удобства-то чернильницу на шею себе повесь – на цепочке…
Фрегат «Луиза», снявшись с якорей, бодро пошел на восток, пользуясь свежим попутным ветерком. Когда корабль вошел в один из невских рукавов, Погодин начал старательно комментировать картинки, открывшиеся царскому взору:
– В устье Невы, государь, всегда было очень многолюдно. По крайней мере последние лет двести – точно.
И русские часто посещали сии места, и шведы, да и чухонцы финские. Как же иначе? Места эти – страшно рыбные! Осетры здесь ловятся – волжских да азовских ничуть не хуже, лосось знатный, сиг озерный, жирный, минога, корюшка… Сейчас, если посчитать хорошенько, то наберется деревенек тридцать пять жилых, если не больше. А если бы не наводнения страшные, которые частенько случаются в этих местах, то еще и больше было бы. Гораздо больше…
– Что, действительно бывают сильные наводнения? – спросил Егор, макая кончик гусиного пера в чернильницу.
– Очень сильные, господин генерал-майор! – уважительно ответил Прохор. – Скоро будем проплывать мимо развалин одного графского поместья, сами все поймете… Итак, мы идем по Малой Неве, по правую руку остров. В последнее время русские называют его Васильевским. Вон, видите серые домики невеликие? Это русская деревня, прозывается Рыбные тони. Там, по берегу, действительно выстроены рыбные тони – деревянные запруды: Александровские и Олферовские. Первые рыбацкие тони, говорят, возвели в этом месте еще раньше 1500 года… Верстах в трех от Рыбных тоней, прямо на стрелке острова, находится финская деревня Хирвисари. Теперь про остров, что виден слева по курсу. Называют его – Фомин остров. («Петроградская сторона!» – отметил про себя Егор.) Там есть две большие деревни: русская прозывается – Мишкино, финская – Коргиссари. В Мишкино даже возведена настоящая часовня. А в Коргиссари выстроены большие и дельные коптильни, где коптят не только рыбу, но и птицу – в основном гусей и лебедей, утками же брезгуют. Тут весной и осенью такие птичьи стаи останавливаются на отдых – бесчисленные. Все вокруг кишмя кишит… Эту вкусную копченость потом увозят торговыми кораблями в западные страны, вместе с рыбой конечно же, да нерпичьими шкурами и жиром, из которого потом мыло делают. На Фомином острове также имеется самый настоящий постоялый двор – для путников, проплывающих по реке. Принадлежит он какому-то дворянину ливонскому…
– Надо же – какое бойкое место! – удивленно покрутил головой Петр. – Я-то думал, что тут глухомань нетронутая, дикая…
Когда фрегат миновал стрелку Васильевского острова, Погодин уверенно махнул рукой налево:
– Вон – островок невеликий! Чухонцы его Заячьим кличут… Посмотрите-ка, господа, на него в свои подзорные трубы.
– Ох ты, какой мощный фундамент! – поразился Егор. – Как будто на этом месте целый дворец стоял раньше! – А про себя подумал: «Петропавловская крепость именно в этом месте и стояла – в моем двадцать первом веке».
– Ну, дворец не дворец, но усадьба – очень даже и великая! – пожав плечами, поведал Прохор. – Это бывшее «Веселое поместье» шведского графа Стенбока. Очень уж любил сей граф это местечко: денег не жалел, обустраивался на века… А в 1691 году было здесь наводнение великое, все строения и смыло высокой водой, жители потопли, один только Стенбок и спасся. Но после этого полностью разлюбил граф свое «Веселое поместье» и уехал из этих краев навсегда. А само место тут же и переименовали – в «Чертово поместье»… Ага, посмотрите-ка направо! Эта деревенька называется Конау. Потому что принадлежит шведскому ротмистру Конау. Хозяйственный мужичок, ничего не скажешь! Коров и коз породистых завез из Швеции, теплицы завел остекленные…
«Летний сад на этом месте потом разобьют!» – любезно подсказал внутренний голос.
Еще через две с половиной версты «Луиза», следуя за изгибами русла Невы, плавно повернула на юг.
«Примерно где-то здесь располагался (в двадцать первом веке) знаменитый Смольный, – подумал Егор. – А сейчас – какая-то очередная деревушка…»
– Это самое большое село в округе! – радостно доложил Погодин. – Называется – Спасское, здесь имеется большая приходская церковь – только старообрядческая, конечно же, а самому селу уже больше двухсот пятидесяти лет…
Все остальное время, что плыли к Ниеншанцу, Прохор безостановочно сыпал названиями местных поселений и деревень: Старухина деревня, Таракановка, Коломердово, Первушкино, Обозовщина пустошь, Новинка, Кукушкино, Гришкино, Максимовка, Вигора, Каменка, Старая деревня…[28]
