Я затруднился с ответом, близняшки рассмеялись — и втащили меня в класс.
— Привели, привели! — мажорно вылетело из Маши.
— Гарин! — петушком завопил Изя, соблюдая давнюю традицию. — Ты опять без гиперболоида?
— Оптическая ось погнулась! — поплыл я в улыбке.
Одноклассники нахлынули волной — любопытствующей, радующейся, по-приятельски тискающей или хлопающей по спине, — а я смотрел на единственную девушку, что осталась сидеть за партой.
Рита молча улыбалась мне, не меняя напряженной, алертной позы, готовая вскочить, броситься навстречу… Но не в классе же. Этот замерший порыв отразился в блеске черных девичьих глаз и в нежном румянце, тронувшем гладкие щеки Сулимы.
Звонок на урок едва пробился сквозь гомон, и я плюхнулся на стул рядом с Ритой.
— Привет!
По-моему, мне удалось вместить в одно слово всё, что я чувствовал к этой девушке. Или мне почудилось? Нет, нет — ресницы напротив затрепетали, раздувая черный огонь, и девушка легонько, на секундочку прижалась ко мне. Взглянула смущенно — и зарделась.
— У меня уши красные, наверное? — тихонько спросил я.
— Угу! — смешливо отозвалась Рита, поднимая холмики щек. — Но мои все равно ярче!
Близняшки, возившиеся на передней парте, разом обернулись.
— Житие мое… — пробормотала Светлана с беспечальным вздохом. — Вы такие красивые…
— Оба! — тряхнула головой Маша. — Или обе? Как сказать?
— А как не скажи, — наметила Света улыбку, — всё верно…
— Да ну вас, — стесненно буркнул я, роняя ручку. — Обеих!
Кряхтя, сунулся под стол, косясь на Ритины коленки. Я едва дотянулся до «Пеликана», а вот гадский колпачок…
Не становиться же мне на карачки, лишь бы выцарапать его! Напрягая руку, я мысленно прошипел: «Да иди ж ты сюда!»
Колпачок шевельнулся, и я выцепил его кончиками пальцев.
«Показалось…» — мелькнуло в голове.
Понедельник, 12 апреля. После уроков
Первомайск, улица Дзержинского
Ко Дню космонавтики вышел роскошный номер «Техники — молодежи». На обложке и развороте — красочные, любовно прорисованные картинки, хоть вырезай и на стенку клей.
Старт Н-1 «Раскат» с Байконура… Пилотируемый ТКС в разрезе… Долговременная лунная база «Звезда»… Прелесть!
А на большой перемене я, как комсорг школы, ходил с важным видом по рекреации, оценивая стенгазеты. Праздничные выпуски были перенасыщены ракетами, звездолетами и пыльными тропинками. Победил 9 «Б».
Но куда интересней было наблюдать за одноклассниками — их реально захватывал космос, они по-настоящему, от души радовались и гордились. Хоть хэштеги выставляй — #космоснаш, #мыпервые! Только некуда пока…
После занятий — сразу домой, как ВРИО мамы с папой. Сперва ответственность меня напрягала, но я быстро втянулся. Да и сестричку не баловал особо, порядок в квартире — на ней.
А вечерами слал бодрые рапорты по электронке — ребенок двоек не нахватал, накормлен, спать уложен. Ну, и хвалил подопечную для пущего позитива. Вот, мол, Настя простирнула белье — сама, по своему хотению! Пусть мамочка умилится…
…Разделавшись с домашкой, я подошел к окну и отдернул штору. Возможно, ощущение нарождающихся надежд приходит весной не потому вовсе, что солнце начинает припекать. Голые деревья, еще вчера скорбно воздевавшие кривые ветки, сегодня кутаются в легчайший муар нежной зелени. Парная чернота земли подергивается травяным пухом, а в воздухе сквозит лучезарность. Всеобщее обновление захватывает и людей, отбившихся от природы, кружит их в хороводе перерождений, заряжая новой верой и любовью.
Я глубоко вдохнул, улавливая сквознячок из форточки. Прозрачные клубы изумрудной и малахитовой опуши в парке — еще не очевидность апреля. Нужно пройти в бывшую родительскую спальню, чтобы разглядеть частный сектор по речным берегам. Там цветут сады.
Вишни и груши обволакиваются пышной белой кипенью. Еще клейкая листва как следует не распустилась, а путаница ветвей уже гнется под ворохами соцветий. Минует день-другой, и яблони тоже примерят невестины платья. Весна — пора упований!
Летом жизнь царит и буйствует, не ведая печалей листопада. Какие уж там робкие надежды! Сплошная сбыча мечт. Но вот я вбираю полную грудь будоражащего апрельского духа — и хочется жить! «Любить неистово и пылко, как будто бы в последний раз…»
Поймав себя на том, что пристально гляжу на пустой стакан, дотянулся до синего сифона, заправленного с вечера, и выдавил шипучую струю. Покачал стакан, вспенивая воду легким посылом.
Две недели энергия держится во мне, не истекая. А это значит, что мои внутренние «батарейки» выздоровели, обратившись в генератор, как раньше, до клешнятой хвори. Как уж там всё устроилось в моем мозгу — бог весть, но больше я не позволю «маленьким серым клеточкам» уродоваться, расползаясь мерзкими кляксами астроцитом. Но и растрачивать силу зря, на глупые фокусы, тоже не стану.
Вернулся дар? Хорошо. Весна же! Но близить слезливую осень не стоит…
Боязливый стук в дверь вырвал меня из накатов суждений. Задирая брови в немом вопросе — чего ж не звонят? — вышел в прихожую и повернул ключ. За порогом стояла Инна.
Я обмер. В душе всё ощетинилось и сжалось. Хлябь воспоминаний хлынула по центральной нервной, мешая сладость с горечью. Рваные мысли замельтешили, множа сумбур в голове.
Хорошистка оделась вызывающе модно, а вот макияжа и следа не было, как у девчонки в «чистом цеху». Впрочем, Инна, как ни крутила ее любовно-киношная жизнь, не утратила юной свежести. Да, поблекла немного, да, закатилось прежнее сияние глаз, но ей же еще и восемнадцати нет!
«Стоп! — притормозил я поток сознания. — Сегодня ж двенадцатое…»
— Здравствуй, — не смело вытолкнула нежданная гостья, шаря взглядом по моему лицу, словно ища ответ на не заданный вопрос.
— Привет, — в памяти заиграл оркестр Франка Пурселя. Смычки исторгали пронзительную мелодию «Манчестер — Ливерпуль». — Заходи.
Потупив глазки, девушка переступила порог и легонько щелкнула задвижкой.
— С днем рождения, — мои губы наметили улыбку.
Дивный ротик Инны приоткрылся, будто силясь вымолвить то, что давно просилось на язык — и слезы потекли у девушки из глаз. Она махом закрыла лицо ладонями — маслянисто блеснуло обручальное кольцо — и заревела.
— Прости меня! Ну, прости! Ну, пожалуйста! — гостья выталкивала слова глухо и невнятно, давясь рыданиями. — Ну, не могу я так больше! Прости-и!
И что мне было делать? Я ничего не забыл, ни обиды, ни боли, но и зла своей «бывшей» не желал. Без особой охоты, но мои руки обняли Инну за плечи. Девушка моментально стиснула мою шею руками, прижалась, дрожа и выплакивая свои горести.
— Не плачь… Рёва-корова… — пшеничную косу моей школьной любови состригли ради роли, и пальцы перебирали короткие светлые пряди. — За что мне тебя прощать? Что ты такого натворила? Ну, влюбился, признаю. И что? Не утолил вожделения? Ну, да, жалко, конечно! — улыбнулся я. — Такую красотулю не затащил в постель!
Инна подняла заплаканное лицо и смущенно улыбнулась сквозь слезы. Утешая, я поцеловал ее соленые, чуть припухшие губы. Девушка встрепенулась, распахнула глаза, снова вспыхнувшие живым голубым светом, подалась навстречу — и поникла. Она больше не Дворская, она — Видова.
Неохотно отстраняясь, Хорошистка легонько, словно забывшись, провела рукой по моей рубашке, и шмыгнула носом, смазав весь эффект. А я очень хорошо чувствовал ее в этот момент, даже лучше, чем раньше. Я ведь никогда не ошибался в людях, улавливая их психосущность, что ли — и устои характера, и некий эмоциональный срез.
Инна не играла страдалицу, ее действительно мучало то, что произошло между нами. Вернее, то, чего не произошло. И эти переживания были замешаны на тягостной зимней мути — истериках сварливой матери, шипении новой родни, жестких императивах Гайдая. А опереться не на кого!
Если Олег не бросит ее, не предаст, я многое прощу «этому актеришке».
— Ты… с ним приехала? — приняв пальто «от кутюр», я небрежно повесил его на крючок.
