Спускаясь по лестнице, я наткнулся на трудовика. Дядя Виля плавно покачивался у зеркала, поправляя галстук. Неподалеку, удобно устроившись на широком подоконнике, болтали о своем, о девичьем, Ирочка «Белочка» и Феруза Валеевна.
Двери учительской были приоткрыты. На старом продавленном диване посиживали военрук Макароныч и наша классная. Циля Наумовна оживленно тараторила, а Марк Аронович, по-моему, совсем не слушал ее. Просто смотрел на позднюю свою избранницу, улыбался в усы и расслаблено кивал. Им было хорошо вдвоем.
Внезапно двери актового зала распахнулись, выпуская музыкальные громы, и на пороге замерла Рита. Увидав меня, она обрадовалась и подбежала.
— Я потеряла тебя! — пожаловалась девушка, надувая губки.
— А я тебя нашел!
Сулима взяла мои руки и приложила ладонями к щечкам.
— Уж полночь близится… — пробормотала она. — Наши будут гулять до самого рассвета… Давай, убежим?
— Давай. А куда?
— Увези меня! Далеко-далеко… В степь!
В черных глазах напротив потихоньку разгорался темный пламень, и мой пульс участился.
— За мной!
— Ой, подожди! Я сейчас!
Девушка метнулась в актовый, и вскоре вернулась, прижимая к груди бутылочку токайского — недавнюю гостью магазина «Вино».
— Бежим! — воскликнула Рита, смеясь.
Она схватила меня за руку, и мы ссыпались по лестнице.
— Стоп, не в фойе! — былая настороженность вернулась ко мне. — Сюда!
Я увел спутницу в пустующий класс, и растворил окно. Соскочив на землю, помог спуститься Рите. Теплая июньская ночь вобрала нас в себя, пряча ото всех.
— Куда теперь? — прошептала девушка.
— Я перегнал машину в школьный гараж!
Обогнув темное крыло школы, мы пересекли футбольное поле, путаясь в траве и хихикая.
— Представляешь, — поведала моя спутница, задыхаясь, — я сегодня еще не пила! Совсем! Ни граммулечки!
— Ох, и напьемся…
Хохоча, мы выбежали к гаражу. Торопливо лязгнув ключом, я отворил тяжелые ворота. «ИЖ» едва виднелся, ловя капотом дальние отсветы школьных окон.
«Побег на рывок!»
Скользнув за руль, я завел мотор, не включая фар, погонял немного на нейтрали, и выехал.
— Садись! Я закрою пока…
О припасах в багажнике я умолчал. И о пледе тоже… Мечте положено сбываться самой по себе, а не по пунктам согласованного плана.
— Поехали!
Всё также не включая фар, сквозанул по переулку — остерегался внимания «старшей пионервожатой». Лишь выехав на Киевскую, врубил ближний свет.
— А твоя мамуська не только красивая, но и умная, — Рита забралась с ногами на сиденье. — Знаешь, что она сказала? Пусть, говорит, Мишенька не портит себе вечер. Я, говорит, обещаю не волноваться и лечь баиньки! Представляешь?
— А папусик твой переживать не будет? — улыбнулся я.
— Не-а! Я его предупредила, что не одна буду, а с тобой!
«Ижик» урчал, глотая километр за километром. Унеслись назад темные дома окраины, потянулись поля, расчерченные лесополосами. Я свернул налево, к Романовой Балке, но не доехал — лучи фар нащупали удобный съезд, и машина покатила по грунтовке — границе невозделанной степи. В мятущемся свете она напомнила Балтику в Варнемюнде — цвел ковыль, и его длинные шелковистые пряди серебристого цвета колыхались широкими разливами.
Вывернув руль, я направил пикап прямо в гущу травяного моря — метелки ковыля и типчака шелестели по бортам, как буруны.
— Давай вот здесь! Ага…
Я заглушил двигатель. Машина проехала немного, подминая дикие злаки, и замерла. Навалилась тишина, оглушая невероятным простором. Кругляш луны распускал нити холодного сияния, оно высвечивало степь неземными красками, а далекие горизонты терялись в потемках, словно края света.
Я вылез и, быстро обойдя машину, подал руку Рите.
— Как на другой планете… — завороженно проговорила она, захлопывая дверцу. Шум показался нам чужеродным, как клякса в чистовике.
— А мы будто одни в целом мире! — подхватил я, расстилая плед. Толстый и плотный, он примял ковыль, словно увесистый ковер. У меня мгновенно пересохли губы, стоило услышать, как тихонько жужжит «молния».
— Не смотри на меня…
Я прерывисто вздохнул, следя, как под легчайшим ветром играют тени по разнотравью — расходятся полосами, рвутся, сливаются, тают…
— Теперь можно…
Рита стояла, облитая лунным светом, смущенная и доверчивая в своей наготе. Голубое блистание стекало с покатых плеч на груди, струилось по животику и стройным ногам, оттеняя пленительные западинки.
— Как жалко, что всё не наяву, — я опять вздохнул, теперь уже затрудненно. — Ты мне снишься…
— Почему-у? — напевно протянула подружка, плавно взмахивая руками.
— Потому что таких красивых девушек не бывает.
— Быва-ает… Бывае-ет… — Рита затанцевала под неслышную музыку. Ее гибкое тело, серебрившееся в нездешнем свете, словно переливалось из одного па в другое, нагоняя сладкую истому и странное, колдовское оцепенение. Лишь расслышав, как шелестит трава под легкими девичьими шагами, я справился с мороком.
Сам удивился, но мои пальцы расстегивали пуговки моментом, как у танцора в мужском стриптизе. Раз, два — и теплый ветерок обвевает тебя везде…
— Наконец-то ничего не мешает! — Рита бросилась ко мне, прижалась — горячая, гладкая, бархатистая, — нащупала сухими губами мой жадный рот, и весь подлунный мир отступил в потемки, закатился, канул…
* * *
Июньская ночь коротка. Луна куда-то подевалась, я даже не заметил захода, а серебристая озаренность уступила предрассветному сумраку. Прозрачная пепельная мгла, минута за минутой, размывала обрызганную звездами тьму, а там, где сходились небо и земля, зарделись розовые утрешние тона, предвещая восход дневного светила.
Ночная чернота выцветала, изнемогая под напором зоревых лучей, и вот над восточным окоёмом проступила малиновая горбушка солнца. Седой ковыль верноподданнически перекрасился, послушно кланяясь рассветному накалу.
— Я самая-самая счастливая на свете! — прошептала Рита, гладя мое лицо.
— Люблю тебя, — дремотно улыбаясь, я ловил ее пальцы губами. — Веришь?
— Верю!
Засмеявшись, девушка перекатилась, вставая и прогибаясь, да так, что во мне снова забурлило желание повалить ее обратно на мятый плед.
— Хорошо… Как же мне хорошо! — Рита распахнула руки, словно обнимая набухавший алый шар. — Здравствуй, солнце! Здравствуй, счастье!
Упруго вскочив, я обнял ее со спины, касаясь губами исцелованной шеи. Полгода назад, и тоже за городом, я зло кривился от песенки из недалекого будущего, а ныне напеваю с улыбкой, веря, надеясь и любя.
«От чистого истока в прекрасное далёко, — крутилось в голове, — в прекрасное далёко я начинаю путь…»
[1] Высотные цели.
(Конец пятой книги)
