Земской Собор взорвался в единодушном крике возмущения. То был, говоря языком 21-го века, «казус белли», о нынешнем восемнадцатом, что стоял на дворе, и говорить не приходится.
И за меньшую вину поголовную резню устраивали!
Все зарыдали от бессильной ярости вместе с ним, не подозревая, что император Иван Антонович в искреннем раскаянии оплакивает жертв своего коварства. Ни королю Станиславу-Августу, ни Чарторыйским, ни кому-то из польских магнатов, гибель русского посольства и прусского посланника не нужна категорически.
Они бы собственные жизни отдали, чтобы такого злодейства не допустить. Зато среди барских конфедератов удалось легко найти сотню мерзавцев, что охотно польстились на французские деньги и совершили черное дело, упиваясь мнимой безнаказанностью.
Это была самая страшная жертва, которую ему пришлось принести. Но именно она могла предотвратить в будущем гибель тысяч людей — жертв пугачевщины, крестьянских бунтов и восстаний, и растянувшегося еще почти на столетие крепостного права.
Иван Антонович тяжело вздохнул. Но теперь он был полон решимости громко произнести главное, то, что давно вынашивал и тщательно готовил, учитывая малейшие мелочи.
— От мучительств шляхты народ восстал, который паны властолюбивые за рабов держали и всячески терзали. Но как мы пойдем на освобождение от рабства других, если сами душой от скверны не очистимся? Греховное владение крепостными, что Господу нашему Иисусу Христу и вере православной противно, не сложим по собственной воле? И дорогу в Царствие Небесное тем самым себе не откроем?!
Иван Антонович медленно оглядел притихший зал — на глазах у многих выступили слезы. Наступил исторический момент, и за его спиной раздался громкий голос обер-камергера:
— Государь, у меня сто сорок тысяч крепостных душ! С этого часа они все вольны! Заботой своей всех окружу, землею наделю! Клянусь всем сердцем, и в том крест целую!
Император Иоанн Антонович крепко обнял вышедшего вперед графа Петра Борисовича Шереметева, трижды, по русскому обычаю, расцеловав — не подвел его надежды. А ведь он самый крупный землевладелец после императора, а крепостных у него чуть ли не вдвое больше, чем у любой знатной Фамилии, взятой совокупно.
Должен такой пример на остальных подействовать?! Обязательно подействует, не может быть иначе!
И следом послышалось:
— Род Салтыковых всем крепостным вольную дает! Сплотимся под дланью великого государя против схизматиков! Веди войска на Польшу, царь православный!
Старый фельдмаршал Салтыков выступил вперед, и также удостоился объятий. Родственники, крупнейшие землевладельцы и крепостники не подвели, соблюли предварительный уговор во всей красе.
Теперь любой из помещиков, кто скажет в пользу крепостничества, автоматически станет защитником «польских злодеев» и врагом православия. Понятное дело, что сказать такое перед всем Земским Собором сейчас равносильно самоубийству.
Таковых не нашлось!
— Всех крестьян отпускаю на волю! И в том призываю род Воронцовых — не нужны нам крепостные!
— И я дарую вольную!
— Да не будет у меня крепостных боле!
— Всех отпускаю с вольной!
— Да будет так — крепости отныне нет!
За Салтыковым и Шереметевым последовали канцлер Воронцов, генерал-прокурор Вяземский и многие другие, с кем он ранее на эту тему беседы вел. Остальным деваться было некуда — давали согласие перед лицом Собора, тщательно скрывая недовольство.
Иван Антонович таких отмечал, и знал, что спустя час все бывшие крепостники резко повеселеют. Ведь расставались они с рабами не просто так — от поместья их бывшие крепостные крестьяне никуда не денутся, земля то у владельца остается, и ею он наделять будет.
На освобожденной Белоруссии и Украине польских помещиков не останется. От слова совсем!
И земли эти под «поместные» пойдут, ими всех русских дворян наделят щедро. И львиную долю, понятное дело, получат именно крупные землевладельцы в качестве компенсации за утерянное имущество, каковым крепостные души и являлись.
— Так что народ земли русской на Соборе своем скажет — не быть больше крепостничеству?!
— Да, государь!!!
Иоанн Антонович незаметно вздохнул, с нескрываемым облегчением. Это был момент его триумфа. Вот так связав две проблемы в одну, он добился решения, против которого знать, ради своих эгоистических и корыстных интересов, всегда выступала против.
— Да будет так! Раз Собор земли Русской посчитал нужным, а патриарх и клир одобрил это решение, то супротив него я идти не могу! Отныне крепостного состояния в Российской империи не существует! А потому мы вместе произнести должны — да будет так!
— Да будет так, государь!!!
Иоанн Антонович поднял руки — теперь окончательно достиг своей главной цели. Для чего пришлось крепостников потихоньку приучать к мысли о переменах, а сейчас нанести тщательно подготовленный удар. И он тут не причем — так решил Земской Собор, своего рода исторический парламент, но таковым не являющийся. Какие в России политические партии, скажите на милость?! К чему эта европейская бесовщина?!
А так собрались раз в десять лет, рассмотрели ситуацию, одобрили законы и разошлись. Власть императора получила от народа лимит доверия, и этим надо пользоваться. И как раз случай удобный подвернулся, для подкрепления авторитета.
— Делать ли мне спрос с Польши за обиды вековые и унижения люда православного?! Объявлять ли войну убийцам посла русского?! Защитить тех, кто покровительства нашего ищет?!
По залу волной прокатилась громкая разноголосица — собравшиеся выражали свое полное согласие с императором, добавляя от себя разные кардинальные способы решения вековой проблемы — «всех виновных убить» и чисто по товарищу Шарикову — «все добро у католиков отнять и поделить между православными по справедливости!»
Иоанн Антонович поднял руку, призывая всех к молчанию. В зале через секунду наступила звенящая тишина. После долгой паузы он заговорил, роняя слова как тяжелые ядра:
— Обиды, причиненные нам польским королем Станиславом и панством нестерпимы! Нельзя давать католикам права угнетать, а тем паче истреблять люд православный! Призываю всех людей державы Богоспасаемой нашей, сплотиться у трона нашего, и отместку за обиды вековые совершить! Армии нашей приказываю двигаться на защиту народа православного, лишнего часа не теряя! Пусть патриарх нас благословит на подвиг ратный! Помолимся вместе, братья — ибо ждет нас война праведная!
.
Глава 6
Варшава
Польский король
Станислав II Август
полдень 20 ноября 1766 года
— Его императорское величество Иоанн Антонович не допустит захвата коронных земель, населенных поляками, союзных ему прусскими и австрийскими войсками!
Канцлер Михаил Воронцов остановился, тяжело вздохнул. Король впервые видел, что глава русской дипломатии, говорит столь жестко, обычно граф был куда как любезен, и заслуженно имел при всех европейских дворах репутацию миролюбца.
— Прежней Речи Посполитой, угнетающей права «диссидентов» уже не будет, ваше величество. Мы неоднократно обращались к вам с просьбами пресечь злодеяния шляхты — они были проигнорированы. Более того, посла нашего, князя Репнина, что отстаивал права православных, умертвили вместе с семейством! Теперь наступила расплата!
Король Станислав-Август слушал канцлера самой могущественной державы континента очень внимательно. Лишь только подрагивающие пальцы говорили о его волнении, в котором он находился эти жуткие шесть месяцев, прошедшие с момента объявления войны Российской империей. Жуткое бедствие, которое с отчаянием обреченных ждали все поляки, услышав о том, что обезумевшие от ярости конфедераты жестоко расправились не только с русским послом (которого шляхта ненавидела за бесцеремонность), но с его семейством, а также с подданными императора.
Почти сразу на стороне Петербурга выступил Берлин — прусский король Фридрих счел убийство своего посланника законным поводом к войне и его войска сразу вторглись в Поморье. Официальной причиной аннексии стала защита «диссидентов» — немецких лютеран. Безнадежные попытки сопротивления некоторых магнатов, имевших свои «хоругви», пруссаками безжалостно подавлялись.
