Несколько минут возни с прилаживанием инструмента, одно могучее движение ручек, и перекушенный замок падает на песок под ногами.
— Ух ты! Вещь! — воскликнул Пантелей, видевший работу этого инструмента впервые. — Это ж ни один замок не устоит. Считай, что все амбары купецкие стоят настежь!
— Ты это брось, паря, — проворчал Савельев, — не для татьбы то измыслено.
— А что! Я ничо!
Двинулись дальше. Тусклый свет масляной лампы освещал кирпичные своды и равномерно расположенные отдушины на потолке. Было сухо и прохладно.
На входе в подземную камеру башни Орел их встретила еще одна дверь. На этот случай глухая. Сбитая из дубовых плах и, видимо, запертая на засов с обратной стороны.
На этот раз из мешка появился коловорот с широким перовым сверлом. Полчаса муторной работы, и широкое отверстие в двери было пробурено. В него сначала засунули горящую паклю на длинной проволоке, а следом Савельев просунул овальное зеркальце. Покрутив его так и этак, он недовольно проворчал:
— Не повезло. На замок заперто. Я надеялся, что просто засов задвинут. Отодвинули бы крючком и все. А так ломать придется.
И снова из мешка атамана появилась на свет невиданная диковинка, изготовленная Кулибиным по рисунку государя. Савельев назвал ее домкратом.
В просверленное отверстие завели хитрый разжимной крюк и, уперев пару опор в соседние целые доски, начали накручивать винт на резьбу. По мере вворачивания винта кроме жалобного скрипа металла начал слышаться треск дерева. Наконец доска лопнула и усилие на винте резко ослабло. Сломанную дубовую плаху окончательно вывернули из металлической оковки, и в двери образовалась щель, как щербина в зубах. Внутрь пролез самый тощий из их компании и перекусил дужку замка.
Камера, в которой они оказались, имела лестницу как вверх, так и вниз. Дверь, ведущую наружу, они подперли на всякий случай, а сами опустились еще на две сажени под землю. Ивашка при этом как-то робко пробормотал:
— Как в преисподнюю спускаемся.
На одной из стен этого нижнего яруса башни бельмом выделялась относительно свежая кирпичная кладка.
— Вот отсюда за стену ход идет, — указал Пантелей. — Заложили, видать, после нас. А вообще именно здесь граф свое серебро и медь хранил. И здесь же станочек штемпельный стоял. Монету тут чеканили.
— А снаружи слышно не было? — поинтересовался Савельев.
— Вроде как и нет! — покачал головой бывший фальшивомонетчик. — Но мы на всякий случай народ пугать повадились. По ночам вокруг башни в простынях бегали и хохотали как дурные. А днем слухи и ужасы рассказывали. Так что народ к башне соваться остерегался, а службу на стенах в ту пору и не несли вовсе.
— Понятно, — почесал подбородок атаман, — ну тогда будем потихонечку.
Потянулись часы, наполненные негромким тюканьем молотков по зубилам. Конечно, дело пошло бы веселее, орудуй они ломом и кувалдой, но Савельев на это не решился. Звук по камням мог далеко разбежаться и всполошить часовых. Кроме того, времени до ночи было еще много, так что тише едешь — дальше будешь.
А пока текла эта посменная работа, Пантелей рассказал любопытствующим Ивашке и Крапиве случившуюся здесь с ним историю.
— Я уже потом узнал, как все началось. Но вам расскажу по порядку. Жил-был, стало быть, один польский граф по фамилии Змеявский. Вроде как кто-то из его предков в Смоленской крепости в осаде сидел против войск царя Алексея Михайловича и ход этот знал. И вот когда у Змеявского этого конфуз какой то в Польше случился, то перебрался он в Смоленск и учинил кирпичный заводик на речке Рачевке. Аккурат на том месте, где ход из крепости заканчивался. Но кирпичи граф только для вида делал. На самом деле на этом кирпичном заводике по ночам плавили серебро и золото да мешали их с медью. А тут, под башней уже, из слитков ковали полосы и чеканили монеты.
Пантелей рукой обвел пространство, где когда-то стояли приспособления.
— Граф дураком не был. Монеты чеканили польские, голландские и немецкие. И уже за границей их менял через жиденка одного торгового. И полученное золото и серебро и снова с медью мешал. Так граф стал богатеть не по дням, а по часам. Но он, как я уже говорил, дураком не был и с подельниками своими всегда делился щедро. За верность платил. Но и за глупость наказывал. Так что все у него было хорошо целых пятнадцать лет. До тех пор, пока его старый камердинер не решил исповедоваться перед кончиной. Тут-то все и вскрылось. В одну ночь повязали всю шайку. Разбирались недолго и судили скопом. Всех приговорили к порке, клеймлению и каторге.
— И графа тоже? — удивился Крапива.
— И графа.
— А чего ж у тебя клейма на лице нет?
Пантелей улыбнулся.
— А мне, дураку, повезло. Я же дезертиром был. С кексгольмского полку сдриснул в свое время. А тут накануне натыкаюсь на своего ротного командира в сопровождении унтера и нескольких солдат моего шестка. Как они тут оказались, ума не приложу. Но они меня хвать и к коменданту. Так и так, мол — дезертир. Мне сразу преизрядно шпицрутенов выписали, и несколько дней я пластом лежал. А за это время как раз шайку графа-то и повязали. Я как узнал об этом, сам стал на воинскую службу проситься. Боялся, что на меня подельники покажут, и пойду я в кандалах на каторгу. Лучше уж под ружье. В общем, видя такое мое рвение, меня более никак наказывать не стали и отправили на Орейбургскую пограничную линию в Тоцкую крепость. Тама я государю нашему и присягнул.
Наконец время отверстие в стене расширилось уже достаточно, чтобы в него мог пролезть любой из них. Так что Савельев оставил двоих доламывать кладку и отправился дальше по подземному ходу.
В отличие от ходов под стенами, широких и сухих, ход наружу был довольно узким и изрядно мокрым. Камни были покрыты плесенью, и все старались не прикасаться к ним лишний раз. Шагов через четыреста ход уперся в завал, перед которым была изрядная лужа.
— Эх, — вздохнул Савельев. — Ну ничего даром не дается.
— Даст Бог, немного завален, — откликнулся Пантелей и, неловко размахнувшись, ударил мотыгой по завалу.
Откапывались часа два. Причем работать приходилось всем, ибо отброшенную землю приходилось растаскивать по проходу ровным слоем. Для этого стали в цепочку и в полумраке махали лопатами. Но наконец земля перестала осыпаться и кирка, не встречая сопротивления, вылетела наружу. Еще усилие, и вся команда выбралась в руины сломанной кирпичной мануфактуры, где их уже встречали настороженные солдатики в островерхих суконных шлемах.
— Пароль!
Потребовал старший из них, наставив свой мушкет на вылезающих из под земли грязных и уставших разведчиков.
— Оренбург, — спокойно ответил Савельев. — Старшего зови.
Через час разведка снова шла по тоннелю, но вслед за ними длинной цепочкой двигались сотни солдат Муромского полка. Начиналась самая ответственная часть операции.
К полуночи в подвалы Авраамиева монастыря набралось почти полтысячи бойцов. Во все нижние ярусы башен восточной части крепости так же просочились подготовленные команды, в том числе и группа захвата у ворот.
Но самое главное — в город вышли отряды псевдопатрулей в обычной форме екатерининской армии. Пароль на эту ночь головорезы Савельева узнали у командира одной из групп после короткой, но беспощадной пытки. Так что двадцать групп, сопровождаемые бойцами из группы Савельева или кем-то из знающих Смоленск, уверенно двигались к заранее разведанным адресам временного проживания господ офицеров. Захват начался, не дожидаясь общей атаки.
Сигналом же к началу основной операции стал сильный взрыв в том самом тоннеле, который так усердно откапывали Савельев и компания. Гул взрыва легко достиг всех, кто прятался в темноте подземелий, и они рванули вверх, к боевым площадкам башен и пряслам стен. Где-то все смогли проделать быстро и тихо, пользуясь только холодным оружием, но не везде. У Крылошевских ворот вспыхнула частая стрельба. Были слышны даже разрывы ручных гранат. Но длился бой недолго. Вскоре все стихло, и над башней взлетел огонек сигнальной ракеты. Ворота были распахнуты, и через них в город на рысях стали врываться казаки и входить пехота. К рассвету город был в руках Пугачевской армии, и только Королевский бастион оставался непокоренным.
