Что ж такое?! Ходят они, бушуют и стараются – я сам на них пот щупал, – а все в бригаде как было плохо, так стало еще хуже… Недосмотрю сам – скотина стоит в траве голодная, а не ест: не поена! А мужики енти аж скачут от ударничества, под ними быки бегом бегут, а куда – неизвестно. Одно слово – пролетарьят. Кликнешь – они назад вернуться, прикажешь – тужатся, проверишь – проку нет. Это ж что такое, это откуда смирное охальство такое получается? Злой человек – тот вещь, а смирный же – ничто, его даже ухватить не за чего, чтобы вдарить… Выходит, в злобе сила. Навык ей только и нужон. Правильно говорю. Нет?..
Тут мальчик Сережа пришел в себя и заорал во все горло.
Историю своей жизни дед рассказывал постепенно. Про то, как угостил парня, который решил приударить за его женой, вилами в бок; как пошел по этапу, как началась война и он – уголовник – оказался в штрафной роте; как он в первом бою сдрейфил, не хватило духу схватить и выбросить из блиндажа гранату, и она искромсала пятерых молодых парней, а его даже не царапнуло; как штрафники проводили разведку боем, когда из каждой десятки в живых остался только один; как немец, который уже висел на его штыке, успел полоснуть деда по горлу; как валялся потом в санбате и зверел от клопов и бессилия; про то, как он – сельский механизатор – попал в бронетанковые войска, а когда их командир сгорел под Прохоровкой вместе с танком, получил офицерский чин; как поймали власовцев и вырезали их как скот – по-тихому, чтобы никто не видел; как нашел в немецком окопе альбом с голыми фрейлейн и ни разу не смог досмотреть его до конца – так тянуло на женскую плоть, но любил всегда только жену – единственную в мире; как вошли в Германию, где уже весной 45-го подбили их танк, и он – раненный в ногу – так и остался при штабе, а потом стал комендантом маленького городка в Саксонской Швейцарии и полгода жил при коммунизме; как добирался домой на трофейном «Хорьхе», который до сих пор пылился у него в сарае; как встречали героя-орденоносца и посылали учиться, а он не поехал, не захотел оставить жену, зато породил и выучил дочь, вот она-то и стала матерью Сергея.
Дед и после войны характер имел горячий и безудержный. Связываться с ним боялись. Разве что внук.
К старости дед пристрастился читать разные книги – все больше философическую прозу. Внук часто замечал, как старик сидит возле дома, уставясь за реку – на закат – туда, где после дождя вставала над лугом радуга – и думая то ли о тайнах местного мироздания, то ли о сущности уходящей жизни. Люди – даже бабка – были ему тут без надобности. Разве что внук.
«Правильного пути нет в принципе, – всплыли в памяти слова деда. – Одна вера». А еще – как мальчик Сережа уезжал от деда в последний раз. Как тот потрепал внука за вихры и пошел было к дому. А когда Сережа оглянулся в последний раз, старик так и остался стоять у калитки. Стоял и плакал, пряча лицо в тени забора.
– Разве что внук… – проговорил мой герой, очнувшись на утро, следующее за банкетом.
Мать гремела посудой на кухне. Подошел отец.
– Проснулся. Как голова? Не махнуть ли нам на охоту, а? Гуси летят.
– Не пап, времени нет, – соврал сын.
– Зря. Когда ждешь вальдшнепа на вечерней тяге, природа в тебя вливается.
– Пап.
– А?
– Слушай, а ты куриц когда-нибудь того. Ну в смысле сам.
– Сам – нет. Не смог. Понес ей голову рубить, а она пристроилась у меня на руках и беседовать начала… Не смог.
– Это тебе не вальдшнеп на тяге.
– Вот тут ты и не прав, – грустно сказал отец. Повернулся у пошел на кухню.
Минул уже изрядный срок, после того, как он сблизился с Евдокией. Встретился и расстался. Без обязательств. И все-таки. Сергей так и не смог решить для себя, что значила для него эта встреча. Или – хотя бы – что она означала.
Собравшись с духом, он набрал свой бывший рабочий номер и хотел было уже отключиться, когда услышал ее неторопливое:
– Слушаю Вас.
– Привет! Это я! – не придумал он ничего умнее. Говорил беззаботно, а это уже неплохо.
– Здравствуйте, Сергей Николаевич… – холодность ее голоса выбила его из колеи.
– Я, собственно, звоню только засвидетельствовать Вам свое почтение, – постарался вписаться он в предложенный тон. И ему снова стало безотносительно стыдно. Словно вошел в парадном костюме в женскую баню и ждешь комплиментов. «Что это?» – успел подумать Сергей.
– Что-нибудь не так? – поинтересовалась дама. Подождала с минуту и продолжила. – Сергей, извините. Извини, но я очень люблю своего мужа. Несмотря ни на что. И, видимо, навсегда. И убеждаюсь в этом каждый раз, когда ему изменяю.
– Зачем же изменять? – выдавил из себя Сергей.
Натура, видно, у меня такая блядская, – она хотела сказать еще что-то, но промолчала. – И потом, тогда мне было действительно жаль с тобой расставаться. Очень даже. Вот так. И все это намешалось в тот замечательный вечер. Но потом. Не стоит давать этому продолжаться.
– Боишься испортить впечатление? – ухмыльнулся собеседник.
– Не начинай это делать уже сейчас.
– Пожалуй… Созвонимся?
– Когда-нибудь, – она повесила трубку.
Бывает же, что люди расходятся полностью удовлетворенные друг другом.
Приближалось первое апреля. Позвонил Сашка и обещал зайти в гости с сюрпризом.
Сергей решил не ударить в грязь лицом и подготовился основательно: выкрутил все лампочки в подъезде. Закупил в магазине приколов череп с красноватой подсветкой и упаковку резиновых кишек. Выставил покупки на тумбочке у входа. А сам нацепил на голову капроновый чулок и пристроил в него на место глаз два апельсина, предварительно выкрасив их фосфорической краской. Когда раздался звонок, он подкрался к двери, поправил экипировку. Приоткрыл.
– Позволь представить тебе… – услышал Сашкин голос и проговорил заученно-замогильным басом:
– Вход в преисподнюю открыт. Ваша очередь…
Следующим в мизансцене был легкий всхлип и звук, как будто на лестнице случайно уронили мешок с картошкой.
Из-за апельсинов не видно было не хрена. Сергей завозился, стягивая с головы свою амуницию. А когда у него это получилось, увидел друга, сосредоточенно приводящим в чувство хорошенькую девочку в светлом пальто.
– Хотел познакомить новую пассию с ученым другом, – произнес тот, закончив пыхтеть и материться. – Произвести впечатление.
