почти не было. Женщины старики и дети.
— Ахтунг! Вниманий! — снова заорал Гольдер. — Партизанен? Коммунистен?
Толпа безмолвствовала. На самом деле, не так уж и много было людей, человек семьдесят. Немного для чего?..
Зато я понял про себя, что стрелять в мирняк я не стану. Сначала постараюсь выкрутиться, а если не получится, то положу долбучего гестаповца, а вместе с ним и еще кого-нибудь, кого успею. Выживу — уйду в леса. А не выживу… Ну, значит так тому и быть.
— Эй, Ганс! — подал голос гестаповец. — Мы же привезли с собой отличного переводчика! Он может лучше донести до их куцих мозгов твои слова.
— О, это прекрасно! — быстрые глаза Гольдера уставились на меня, и он быстро-быстро замахал мне рукой. Мол, давай ближе, парень!
Я вышел в центр и встал рядом с трибункой. Гольдер выпрямился и простер руку вперед. Подражая, понятно, кому. Я вздохнул и принялся переводить.
— Великая Германия позаботилась о том, чтобы скинуть с ваших спин ярмо коммунизма! — вещал Гольдер. — Теперь вы свободны! Но некоторые из вас, кажется, не понимают своего счастья! Они продолжают упорствовать и прячут в своих погребах этих краснопузых свиней, которые разорили дома, вас и ваших родителей, сделав нищими и бесправными.
«Какой бред он несет…» — думал я, озвучивая на русском его слова. На народ я старался не смотреть, знал, что ничего хорошего в их взглядах не увижу.
Граф подошел ко мне и одобрительно похлопал по плечу. Встал рядышком. В глазах заблестело любопытство и азарт. На губах — хищная предвкушающая улыбка. Он примерно с таким выражением лица иногда музыку слушает…
— Если через пять минут вы выдадете тех из вас, кто укрывает коммунистов и снабжает едой укрывшихся в лесах партизан, то ничего плохого ни с кем из вас не случится, — продолжал вещать Гольдер. С*ка, фюрер недоделанный. Цицерон, бл*ха, непризнанный…
Площадь ответила гробовым молчанием. Даже слышно, как воробьи в пыли дерутся.
— Я ждать! — выдержав паузу рявкнул каратель.
Вперед вышел старик. Не смотря на жару, одет в лоскутную жилетку из свалявшегося меха и матерчатую кепку.
— Герр офицер! — взмолился он, сминая кепку в трясущейся морщинистой руке. — Не губи люд невинный. Нету у нас партизан и отродясь не было. А ты сынок, — старик посмотрел на меня мутными выцветшими глазами. — Переведи ему. Может господин военный не понимает чего… Какие партизаны? У нас только бабы, де дети малые. Из мужиков я, почитай, самый молодой остался. Переведи как надо сынок, слышишь? Хоть ты и не нашенский. Сразу видно, что Родина по боку тебе, но Христом Богом прошу, замолви за нас словечко сынок. Ты же русский был… На одной земле родились.
Бах! — прогремел выстрел, а толпа приглушённо вскрикнула.
На груди старика появилась аккуратная дырочка. Красная струйка, сбежала по жилетке и окропила деревенскую землю. Ненасытный песок жадно впитал кровь. Дед посмотрел на меня и с трудом пробормотал. В его глазах стояли слезы:
— Не за себя прошу, сынок… Не за себя…
Он рухнул на землю и затих.
— Я же не перевел вам его слова, герр Гольдер, — скрежетнул я зубами, стараясь не броситься на фрица прямо сейчас.
— Я почти все понимайт, что он есть говорить! — ответил тот. — Он нагло врать! Так будет с каждым из вас, кто будет нагло врать Великий Германия!
Каратель ткнул еще дымящимся стволом «Вальтера» на ближайшую женщину с ребенком на руках:
— Ты! Кам цумир! Подойди! Бистро!
Женщина отступила назад на полшага. Тихо завыла, мотая головой и прижимая к груди ребеночка.
Каратель махнул подручным. Двое с карабинами за спиной, будто цепные псы, по команде бросились к женщине и приволокли ее к Гольдеру. Он приставил пистолет к ее голове:
— Следующий труп будет она и ее выродок! Считаю до трех! Если не расскажете про партизанен, пристрелю, как бешенный пес! Анц, цвай, драй!
Бах! — прогремел выстрел, но он показался глухим и далеким. Раскатами донесся из близлежащего леса.
Каратель застыл с пистолетом в руке и удивлённо посмотрел себе на грудь. Там кровоточила дыра.
— Шайсе! — пробормотал он и рухнул замертво.
Люди попадали на землю, закрывая головы руками и прикрывая собой ребятишек. Фрицы забегали, как тараканы с криками: «Алярм! Шарфшютце!» (Тревога! Снайпер!).
Я глянул в сторону леса. Затем обернулся назад и увидел за спиной убитого Гольдера и березку с расщепленным суком.
Так! Пуля пробила ублюдка и застряла в березе. Быстро прикинул ее траекторию, совместив две точки по прямой: дерево и тело карателя. Снова глянул в лес, туда, где примерно залег снайпер. Увидел отблеск оптики. Мигнул он, буквально, на долю секунды и тут же погас, но я успел заметить.
Спешно огляделся. Фрицы бегают и прячутся за деревья, машины и сараи. Гестаповец куда-то пропал, а граф вертит башкой, не понимая откуда стреляли. Он единственный в костюмчике и с «парадной» тросточкой. Сразу выдает себя, мол, птица я важная, стреляйте мне в глаз.
Я мысленно обратился к снайперу: «Давай родной, сними гада, за землю нашу, за кровь, пролитую!»
Но потом опомнился. Твою мать! Если графа убьют, то и мне конец. Сожрет меня Алоиз, как пить дать! А если не сожрет (что очень вряд ли), то вместо графа пришлют другого искусствоведа, и не факт, что ему я буду нужен в качестве переводчика.
Тогда в лучшем случае попрут меня со службы, а в худшем — в концлагерь упекут. И накрылась моя диверсионная деятельность тазом медным, а сверху чугунным. Сука! Никогда не думал, что захочу спасти врага.
Все эти мысли пронеслись в моей голове буквально за секунду. Снова бликанула оптика. Снайпер стрелять не торопится, явно кого-то выцеливает. Ясень пень, кого. Графа! Остальные уже залегли и палят куда ни попадя в сторону леса, а этот мусьё прется куда-то, не склонив головы. Гордый сука. Еще секунда и его барский костюмчик будет попорчен насквозь.
Я бросился, сломя голову, и орал херотень паникерскую всякую, мол, полундра, спасайся кто может. Изобразив перепуганного страуса. Подскочил к графу и как бы по нелепости случайной сшиб его с ног.
Заваливаясь в деревенскую пыль, тот успел зыркнуть на меня злобно и замахнуться тростью, но в тот же миг набалдашник его трости из черного дерева разлетелся в щепки от прожужжавшей пули.
Набалдашник находился именно в том месте, где был граф долю секунды назад. Щепа хвостнула графа по лицу. Его глаза округлились. Впервые я увидел в них ужас.
— Простите, герр граф, — заорал я, поднимая его за костюмчик,
