Значений у этого символа много. Вечность, бесконечность и всё такое…
Но что же произойдёт дальше? Змейка, съев сама себя превратится в… В ничего… В пустоту… Не останется ничего, кроме тупой головы, которая не догадалась жрать что-то другое, нежели свой собственный хвост…
Я вспомнил, что сделал Лёха, когда мы в составе группы особого отдела брали банду в Подмосковье… Он убил Кешу… Того, кто в будущем возглавлял очень хитрую структуру в недрах ФСБ. А до этого, наверное, в составе КГБ СССР…
Но убив одного человека, не сломаешь систему. А система уже затягивает нас в себя… Прямо сейчас…
Вертится в голове дурацкая пословица, родившаяся непонятно где… То ли Макиавелли это сказал, то ли Суворов… Хотя правы были и тот, и другой… Но Никколо говорил про толпу, а Александр Васильевич про безобразия. Офицеры в Советской армии переиначили на свой лад.
«Если не можешь предотвратить пьянку, возглавь её!»
* * *
— Ты чего спать не идёшь?
— Всё равно завтра дел особых нет.
— Откуда ты знаешь это?
— А какие у меня могут быть дела с загипсованной сломанной рукой?
— Больница. Рентген или ещё что-то такое?
— Вчера был уже. Вряд ли за день что-то изменилось.
— А вдруг у Игоря какие планы на тебя есть на завтра?
— Он бы заранее сообщил.
— А если что-то срочное?
— Для срочных дел не привлекают подростка со сломанной рукой.
— У тебя на всё есть свой ответ.
— Увы и ах. К сожалению, я не всеведущ и не всемогущ. Просто я умею думать чуть-чуть вперёд на пару шагов. Опытные шахматные гроссмейстеры умеют просчитывать больше чем на сорок ходов вперёд. Но шахматы — это всё-таки игра. А у игры есть определённые правила. Ходы делаются по очереди. Начинают всё время белые… Ну, и так далее. А жизнь — штука куда как более сложная.
— Для своего возраста, ты слишком умён и рассудителен…
— Был бы умён не полез бы бить стёкла голым кулаком, а был бы рассудителен, то не полез бы вовсе в машину, которая вот-вот должна была загореться. Теперь вот сам на себя не похож…
— Тебе надо подстричься покороче. Так будет не слишком сильно заметно, что часть волос опалило огнём.
— Завтра схожу в парикмахерскую.
— Я могу тебя и сама подстричь.
— А Вы умеете?
— У меня тоже много всяких разных талантов. Только реализовать их очень трудно в этой жизни. Особенно, когда приходится всё время бороться за выживание.
— Я это понимаю. Одному жить тяжело, а тем более одной. А тут ещё дочку надо вырастить… А она не самая послушная девочка на свете.
— Ты подарил ей книжку про девочку с которой никогда ничего не случается…
— Да. Я уже понял, что Аня — девочка, с которой постоянно что-то случается…
— Я очень надеюсь, что теперь ей есть на кого положиться?
— Доверите мне свою дочь?
— Ты уже доказал, что сможешь окружить её заботой и вниманием. Об одном лишь прошу…
— Не делать Вас бабушкой раньше времени?
— Посмотри на меня! Ну, какая из меня бабушка?
— Очень красивая. Но я буду стараться изо всех сил, чтобы этого не случилось. Только постарайтесь Ане тоже объяснить, что рано ей ещё лезть играть во взрослые игры.
— Бесполезно. Только ты способен её урезонить. Меня она уже не будет слушать… Я сама такой же была… поэтому очень её понимаю. А сейчас садись вот сюда, а я принесу ножницы…
Глава двадцать четвёртая.
Кто сказал, что «в Советском союзе секса нет»?
Я целую тебя, твоё нежное тело.
И люблю, не любя. Ты сама так хотела.
Ты в руках у меня извиваешься, стонешь.
Береги свои чувства, а то в них утонешь.
Ты кричишь очень громко, а после всё тише.
И тебе наплевать, что тебя кто-то слышит.
Сердце где-то в груди просто рвётся на части…
Может это и есть долгожданное счастье?
Ночь 03 июля. 1974 год.
Москва. Улица Чкалова.
Елена Николаевна вернулась неся в руках ножницы, расчёску и какое-то полотенце… Оказалось, что это кусок простыни.
— Снимай свою футболку!
Глядя, как я одной рукой коряво пытаюсь это сделать, она стала мне помогать… И тут я понял, какую ошибку я допустил…
Стройная миниатюрная женщина, в тонком коротком ситцевом халатике, надетом на голое тело. И сейчас она была слишком близко, помогая мне снять футболку…
Я старался ни о чём таком не думать… Тем более первая волна моих возвышенных ощущений уже схлынула. Меня накрыли куском почти белой ткани, и я немного успокоился… Но потом всё стало ещё хуже.
Похожие чувства я порой испытывал по молодости в своей прошлой жизни в парикмахерской. Сидишь в кресле, накрытый белой простынёй, а вокруг тебя суетится с ножницами и расчёской молодая девушка. То с одной стороны к тебе телом прижмётся, то с другой. То наклонится прямо перед тобой… А халатик на груди, то распахнётся, то снова распахнётся… Летом, когда было жарко не только на улице, но и в мужском зале парикмахерской, эти девушки редко когда чего под халатик надевали…
Увлечённая своей работой над моей вихрастой головой, Елена Николаевна вряд ли о чём таком думала. Зато я уже всё успел передумать. И то, что ей ещё и тридцати лет нет от роду… И что если Ане удастся к своим тридцати годам сохранить такую же фигуру, то я буду только рад этому… И ещё, и ещё…
— Ну, вот… Так будет лучше… В зеркало после посмотришься, а сейчас пошли в ванную, я тебе голову помою.
Этого ещё мне не хватало…
— Да я и сам могу…
— С одной рукой? Ну, ладно… Иди-иди… Только полы потом сам будешь мыть, если много воды разольёшь… А если соседей снизу зальёшь, то мало тебе не покажется.
* * *
Как последний идиот я сижу в ванне, в пол-оборота к моющей мою голову Елене Николаевне, свесив загипсованную руку за пределы чугунной купели. Я её немного стесняюсь. Мне удалось до её прихода стащить с себя штаны и угнездиться в ванной, не отсвечивая подробностями…
Очень настойчивая женщина. А я в силу своего возраста не могу ей сопротивляться. Были бы мы с ней ровесниками, другое дело. Я бы или рявкнул на неё, чтобы отстала, или… скорее всего, согласился бы, чтобы меня помыла в ванной такая красотка. Рост у неё совсем небольшой… Даже ниже меня нынешнего…
А её халат промок на груди. Тонкая ткань очень анатомично, со всем подробностями, облепляет её аккуратную небольшую грудь с торчащими сосками. Я бы не смотрел на её грудь, но она развернула мою голову лицом к себе, чтобы намылить волосы… Скорей бы уж едкое мыло попало бы мне в глаза, чтобы я перестал смотреть на то, что совсем почти не скрывает её халат… От движений её рук на моей голове, полы халатика периодически открывают её правую грудь.
Встать и выпрямиться в ванне я уже не смогу, чтобы не выдать своего возбуждения. Наконец процесс намыливания закончен.
— Вставай под душ!- командует моя будущая тёща.
Лейка душа прикреплена прямо к стене. Так что как-то по-другому помыться, увы, не получится. Пытаюсь встать, таким образом, чтобы хоть как-то отвернуться от Елены. Но это мне не удаётся от слова совсем.
Весь парадокс состоял в том, что ванна была старая большая на высоких чугунных ножках. Когда я выпрямился стоя в ванной в полный рост под струями воды из душа, всё моё оказалось почти как раз примерно на уровне глаз невысокой Елены Николаевны. И от того, что она смотрела на меня вот так вот в упор почти вплотную, то моя эрекция стала совсем уж максимальной, как мне показалось. И, похоже, что ей тоже так показалось…
— Да… — сказала она, — А мальчик-то совсем большой…
Я стоял как дурак и был красный, как рак…
— Сашенька! — проговорила с улыбкой Медузы Горгоны на лице моя будущая тёщенька, — Если ты этой штукой вздумаешь раньше времени тыкать в мою дочь, то я тебе её оторву и скормлю собакам. Ты меня понял?
При этом она безо всякого стеснения схватила меня за «эту штуку» своей довольно-таки небольшой ладошкой с тонкими пальчиками.
Из её речи я понял только одно. Против меня она ничего не имеет. Но имеет много чего против наших ранних сексуальных отношений с Аней.
— У меня и в мыслях не было так рано начинать с Анечкой сексуальные отношения.
* * *
Договорить я ничего не смог… Потому что сил для каких-то разговоров не осталось. Да и вообще никаких
