обратил внимание на загадочную дверцу в закутке. Она была заперта на большой висячий замок. Было видно, что его не отпирали лет сто. Весь замазанный несколькими слоями краски, замок давно потерял способность отпираться. Явно он болтался на ушках еще со времен царя Гороха.
Быстро придумать в Москве другое место для тайника попаданец не смог. Куда сунешь полцентнера золота? От той Москвы ведь мало что осталось. То метростроевцы залезут в нутро города, то Лужков снесет целые улицы в строительном раже. А Политехнический музей устоял. Даже после ремонта замок остался на своем вековом месте. Надо попробовать здесь.
С саперным чемоданом в руках, кряхтя от натуги, консильери спустился в подвал музея. Ему пытался помешать сторож, но получил полтину и приказ исчезнуть.
Нужный закуток Георгий отыскал быстро. На двери висел другой замок, новенький и без следов краски. Заранее принесенной фомкой гость сорвал его и распахнул дверь. Пусто! Вот это удача.
В крохотной комнатушке, непонятно для чего предназначенной, раньше, видимо, что-то хранилось. Может, дворницкие метлы, а может, дрова. Сейчас помещение было пустым и нежилым, его явно забыли и давно не посещали.
Ратманов затащил чемодан внутрь, закрыл дверь и повесил новый замок, тоже заранее купленный. Уф! Постоял еще немного, перекрестил дверь на удачу и вышел.
3
Расставшись с ценностями, Георгий отправился на квартиру Веры Холодной. Рита все еще проживала там. Ратман надеялся на удачу: вдруг бандиты не успели предупредить швейцара, что Жору-Гимназиста велено поймать. Так и вышло. Швейцар, похожий на циркового борца, узнал его и пропустил наверх.
Рита вышла на зов горничной, увидела, кто пришел, и побледнела:
– Что случилось? У тебя такое лицо…
– Я возвращаюсь к себе.
– Куда к себе?
– В две тысячи двадцать третий год.
Женщина молчала и смотрела ему прямо в глаза. Будто хотела там прочитать, врет ее суженый или нет.
– Я правду говорю, Рита. Вечером меня тут уже не будет. Но я очень хочу вернуться.
– Так что мешает? Я… я буду тебя ждать. Скажи, как долго?
Георгий смутился:
– Я сам этого не знаю. И еще – вернусь я, скорее всего… в другом обличье.
– Как в другом? В каком?
– Долго рассказывать, а времени уже нет, – махнул рукой попаданец. – Черт его знает в каком! Но ты запомни пароль. Я подойду и скажу: здравствуйте, я барон Штемпель.
Женщина дернулась, словно ее ударили током:
– Почему барон? Почему Штемпель?
– Так вышло. Запомни эти слова, хорошенько запомни. Я могу быть каким угодно – молодым, старым, бородатым или безбородым, хромым или глухим. Но это буду я. Тот, кто тебя любит. Не говорю: «Прощай», а говорю: «До свидания!»
– Ох, горе ты мое… До свидания. Не обмани меня.
4
– Всему всегда и везде виной бюрократия… – вещал Двуреченский о наболевшем, когда они расположились в отдельной комнате номерных бань, сняли с себя все лишнее, облачились в халаты и тапочки, все как и сегодня в знаменитых Сандунах. – Вот для твоего возвращения из прошлого мне понадобились полтора месяца согласований! А представь, сколько кругов ада надо было бы пройти, чтобы все эти КГБ, ЦРУ, Ми-6 и «Моссад» договорились о столь значимом шаге, как изменение прошлого Ландау?!
– Слушай, хотел тебя спросить. Когда ты задашь деру… Ну, дезертируешь из своей службы… Они не смогут тебя убить, прикончив тело подполковника Корнилова, что лежит в реликварии?
– Нет, это так не работает… Им придется сыскать меня в Америке.
Ратманов откинулся на спинку дивана и потер пальцами виски – все было так запутано. О чем бы еще спросить инспектора, пока они не расстались?
Но ушлый собеседник, как всегда, действовал по-своему и оборвал разговор на полуслове:
– Пора!
– Что пора? – не понял Георгий. – Мыть…
Он не успел договорить. Потому что в комнату влетели бандиты. По сравнению со сценой у трех вокзалов на Каланчевской их как будто стало еще больше. Они заняли все помещение. Удивительно, но это были люди как Хряка, так и Скурихина! Похоже, обе хевры объединились, чтобы прикончить Жору-Гимназиста.
Открывал колонну Копер, а за ним шагал Дуля. Он возвышался над толпой, как дредноут над миноносками… А за спиной Дули пер будто совершенно ополоумевший Хряк с револьвером в руке. Было ощущение, что он готов шмальнуть что Ратманова, что полицейского прямо сейчас, без раздумий и без разговоров.
– Стоять! Руки вверх! – заорал он.
Двуреченский послушно выполнил команду. Ратманов медлил. Даже успел шепнуть губернскому секретарю:
– Ты знал.
– Заткнись, гнида! – гаркнул Хряк. – Сейчас мы на твоих глазах убьем чиновника для поручений. А потом и тебя. Бах – и ни одной бабы больше у тебя не будет никогда…
Хряк был страшен. Брызгал слюной. И если бы не револьвер, он, верно, разорвал бы своих врагов голыми руками. Из-за плеча «ивана» осторожно высунулся Лодыга и тут же спрятался обратно. И эта сволочь тут!
Хряк тем временем схватил Двуреченского за шиворот и буквально вжал бедолагу в стену.
– Молись!
Двуреченский начал что-то шептать про себя. Не то молитву, не то цифровой код… А Хряк взвел курок и приставил к голове несчастного наган.
– Стойте! – Ратманов не мог этого допустить.
– Все и так стоят. – Хряк тяжело дышал. Ему оставалось только нажать на спусковой крючок.
– Вы же понимаете, что за убийство полицейского, личного помощника Кошко, вас с землей сровняют, ни один из вас не выживет?
– Ты ж понимаешь, что тебе от того ни жарко ни холодно будет, потому что тебя самого не будет! – Хряк рассмеялся глухим злобным голосом, какого Жора у него и не слышал никогда.
Двуреченский продолжал нашептывать, пока Ратманов спорил с атаманом:
– Но это не отменяет…
– Все, в топку разговоры! – заорал ополоумевший Хряк, снова повернулся к Двуреченскому и нажал стволом ему в затылок. – Кабзда тебе!
В этот момент чиновник для поручений неожиданно оттолкнул двух ближайших бандитов, вышиб ногой дверь и побежал по банному коридору.
– Твою мать! – Хряк зажмурил один глаз, прицелился и выстрелил вслед убегавшему.
Вот только Ратманов в последний момент вдруг решил переписать историю. Чего в этом было больше – природного благородства и попытки искупить вину за то, что недолго успел побыть бандитом, просто отчаяния или, может быть, тонкого расчета… Но он в прыжке перегородил траекторию движения пули атамана, чем спас Двуреченскому жизнь. Вот только при этом погиб сам…
5
Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами человека. Еще говорят, что он видит себя парящим над собственным телом и движется к некоему свету в конце тоннеля. Примерно так описывают пограничное состояние люди, вышедшие из комы или пережившие клиническую смерть.
Правду говорят.
Сознание Бурлака как будто снова отделяется от тела Ратманова. Попаданец наблюдает за происходящим свысока, безэмоционально и индифферентно взирая на собственный труп в багровой луже крови.
Бандиты с этой точки кажутся особенно мелкими и какими-то незначительными. Они суетятся вокруг тела и беззвучно ругаются на Хряка, мол, совсем голову потерял из-за
