Василий Кононюк - Шанс-2

– Да что тебе все неймется, то! Что ты уперся как баран? Ты что думаешь мне тебе сказать жалко? Не могу я тебе то рассказать. Это как слепому рассказывать, что на небе радуга. Слепой пока не потрогает, не поймет. Так и ты. Ты одно должен знать, не снится тебе жена твоя, значит так и надо. И не лезь, куда не просят. Когда надо будет, тогда приснится. Больше ты от меня ничего не услышишь, а начнешь спрашивать, на улицу прогоню. Теперь рассказывай, кого ты нашел?

– Нашел ученицу тебе, а может и двух, то тебе решать. Если в дороге ничего не случилось, то уже к Киеву подъезжать должны. Если успеют, меньше чем за две недели в Черкассах будут, встречу их там, и к тебе привезу. С ними детей четверо, двое братьев ее младших, и у тетки ее двое детей, но уже большие все, старшему десять, самой младшей шесть. Так что думай пока, как их размещать будешь.

– Поместимся, в тесноте да не в обиде. Теплее зимой в хате будет.

Она подробно выпытывала меня, как я узнал, что эта девка ей подходит, что я чувствовал, когда они мне в глаза смотрели, пока не довела меня до ручки.

– Все, Мотря! Спрашивай о чем хочешь, о девках этих больше ни слова не скажу. Привезу к тебе их, если Бог даст, в следующее воскресенье, как стемнеет. Не придутся ко двору, заберу в село, не пропадут.

– Так я тебе их и отдам. Если ты не сильно набрехав, будет с них толк. Тетка ее уже старая, много не научится, но помощницей будет, и мне, и племяннице своей. Ты не спрашивал, они крещеные?

– Имена поганские у обеих, в хате икона стояла, но они на нее не крестятся. Крестов на теле тоже не носят. Думаю, что обе не крещеные.

– Не беда. Я с ними потолкую, окрестим, чтоб люди в глаза не лезли. И как это ты разглядел, что на теле крестов нет? – В глазах у Мотри замелькали лукавые искорки.

– Так я старше тебя, Мотря, насмотрелся на людей, слава Богу. Гляну, и сразу вижу, есть на теле крест, аль нет. Ты мне вот что скажи, к тебе колядовать придут?

– Богдан мне все рассказал, как ты за крестами на теле глядел, чуть со смеху не упала. Так что можешь про свои глаза зоркие, кому другому брехать. А колядовать прибегут. Как стемнеет, так и прибегут, у кого ж им колядовать на хуторе, как не у меня.

– Стели мне тогда на лавке, я ж всем сказал, что занемог, вот на лавке и полежу, пока ты их угощать будешь.

– Да кто ж поверит, что ты занедужил с такой-то харей, – смеялась Мотря, но постелила на лавке.

– Ничего, как придут, у меня харя другая станет, – ответил, быстро раздеваясь и складывая в углу свои вещи. Нырнув под покрывало, с удовольствием растянул на твердой лавке свою побитую спину. Мотря с иронией наблюдала за моей ползучей оккупацией своей территории.

– Что думаешь, ты больно хитрый, раз на лавку улегся, то уже с хаты не выгоню? Разозлишь меня, так и голого на мороз прогоню. Стемнело уже, садись к столу, вечерять будем, как, никак, праздник сегодня, древний праздник, праздновали его еще пращуры наши, когда про Христа никто здесь и не слыхал.

Настроение было не праздничное, да и у Мотри, радость из глаз через край не била, но традиции нужно чтить.

Сев за стол при неярком свете лучины, вдруг впервые за эти месяцы, отчетливо и до конца понял простую и очевидную вещь. Моя прежняя жизнь ушла, ушла безвозвратно, и даже прикоснуться к ней уже не смогу по своей воле. А если попытаюсь обмануть судьбу, и буду переть буром, то заплатят за это самые близкие люди, и так заплатят, что второй раз даже мысль, ломать действительность под себя, покажется мне кощунственной.

И все что у меня есть в этой моей новой жизни, оно не мое, и ничего не стоит, а единственный человек с которым могу открыто поговорить, и которому от меня ничего не нужно, эта немолодая женщина, сидящая напротив, с которой мы во многом похожи. Ведь она практически моя ровесница, моложе лет на пять, как и я, одинокая, а люди… Люди всегда в раздумьях, с одной стороны лечит, пользу приносит, а с другой, ведьма, может ее лучше прогнать от греха подальше. Так и со мной…

Да и кто я есть, на самом то деле, мне до сих пор неясно. Ведь если разобраться беспристрастно, то меня можно классифицировать как одну из форм нежити, присосавшуюся к чужому телу, и тут уже такого навыдумывать можно, что волосы на голове дыбом станут. Может эти все трупы, которых я тут успел набросать, это из той же оперы, желание нежити чужую жизненную силу отведать, только всю, и сразу, одним большим глотком.

Еще парочка гипотез таких, про себя, любимого, и впору будет дров наносить, и костер поджечь. Только попросить кого-то привязать покрепче, а то у самого не получится, духу не хватит…

– … и перестань ты свою жену мучить, Владимир. Хочешь вспоминать, вспоминай что-то хорошее, не загоняй ее в гроб тоской своей. Если ты ее любишь, так радостно о ней думай, иначе загонишь в гроб до срока, я такое не раз видала. Ты ж и себе, и ей, жизни не даешь, она твою тоску лучше тебя чует. Тебе что, девок вокруг мало? И ей оглядеться надо, может найдет кого, бабе одной жить тоже тяжко, а ты из нее душу мотаешь.

– Хватит, Мотря! Давай хоть ты мне душу не мотай, сам с этим справлюсь! Я с ней жизнь прожил, за месяц такое не забывают. Даже если надо забыть. Давай, наливай еще. Эх, надо было больше меда купить, ничто, на сегодня хватит, а поеду в Черкассы девок твоих встречать, попрошу купца из Киева мне бочонок привезти.

Мы пили ликер, а я рассматривал Мотрю, больше смотреть было не на что. Если снять с нее эти бесформенные халамыды, в которые она одевается, так просто красавица, а формы, как у жреческих богинь плодородия. Формы так и просятся в руки. В руки скульптора.

– Ты чего на меня так уставился, как кот на сметану?

– А на кого мне смотреть, все тебе недогода. Только сама казала, чтоб я на других баб смотрел, и жену тоской не мучил, вот я и стараюсь.

– Ты на молодых смотри, я тебе в матери гожусь.

– Для меня ты и есть молодая, а на что ты годишься, это мы еще посмотрим.

– Владимир, ты не дуркуй, на улице ночевать будешь.

В дверь начали стучаться, видно коляда пришла, быстро спрятав свой бурдюк под покрывало, чтоб не было лишних вопросов, с несчастной рожей слушал колядки, всем видом стараясь показать как им хорошо, и как мне плохо. Потом они долго угощались, пока не выпили все вино, и не съели все, что было наготовлено. С чувством выполненного долга они попрощались с Мотрей, и со мной. Потом, в десятый раз, переспросив что меня болит, и в десятый раз, пропустив мимо ушей мой новый диагноз, одно и то же повторять мне было скучно, коляда пошла гулять дальше.

Допивать ликер Мотря наотрез отказалась, сославшись на количество уже выпитого вина, прибрала со стола, потушила лучину и ушла спать на кровать. Кровать была достаточно широкая, чтоб поместить двоих, поэтому перебрался туда, железным аргументом пресекая попытки Мотри отправить меня обратно. Там, на твердой и холодной лавке, не засну, замерзну, заболею. А поскольку это ей, лечить придется, намного проще меня не прогонять, а дать тут немного погреться возле ее пышной груди. Ведь мне нужно обязательно разобраться, на что она еще годится.