Ознакомительная версия.
— Ну, вы меня обложили, — сказал Андрей.
— Отныне зови меня Тоней. Мне так приятнее слышать. Из твоих, блин, уст. А чего они этого железного ребенка тут посадили?
— Это русалка. Такая сказка у Андерсена была — про русалочку.
— Ага. — Антонина не помнила Андерсена. А может, болела, когда его учили в школе.
Подул студеный ветер. Будто она вызвала его, чтобы был предлог прижаться к Андрею.
Порядочный мужчина, который думает о своей жене, должен вежливо встать и отойти, этим признав, что боится прелестей Антонины и в глубине души жаждет их вкусить. Андрей ничего не боялся и потому не двинулся с места.
— Ты держись меня, — сказала Антонина, — во всех смыслах. И никому, кроме меня, не доверяй.
— И Оскару?
— И этому самому… Ильичу, физическому уроду.
— А зачем вы едете в Стокгольм?
— Особенно не доверяй этим двум бабам, которые у тебя за столом сидят. Старуха — настоящая змея. Кончишь в морской пучине.
— Кто же это хочет меня утопить? — Андрей попытался улыбнуться. Получилось не очень убедительно. Но Антонина смотрела прямо перед собой — на лебедя, который горделиво вплыл со стороны залива и принялся разглядывать русалочку, видно, они тут работали вместе, развлекали туристов.
— Найдутся желающие, — сказала Антонина.
— Ты не сказала, что вам нужно в Стокгольме.
— А почему я должна тебе говорить?
Голова ее была не покрыта, корни волос были черными, а остальная часть шевелюры светлая, почти белая.
— Странная вы компания. — Андрей повторил слова Анастасии Николаевны. — Оскар и Ленин.
— Какой из Оскара вождь! Я его пальцем поманю — побежит на полусогнутых. Он мой сексуальный раб. — Второе имя она пропустила мимо ушей.
— А зачем вы Ленина с собой везете? — спросил Андрей.
— Тебе кто сказал, что он Ленин?
— Только ленивый еще не догадался.
— Дурашка, тебе рано знать!
Антонина поцеловала Андрея в щеку. Губы у нее были мокрые, но горячие, видно, внутри ее крупного тугого тела помещался небольшой котел.
— В Мавзолее двойник лежит, — сказала Антонина. — Еще в двадцать четвертом Сталин постарался.
— Не надо меня разочаровывать. Я в Мавзолей еще мальчиком ходил.
— А я из Ростова. У нас Мавзолея не было.
В голосе Антонины что-то дрогнуло. Она на самом деле жалела, что в Ростове не было Мавзолея.
— А что в Стокгольме понадобилось?
— Трахнешь меня тут, на скамейке, — тогда скажу.
— Ты серьезно?
— Шучу, конечно, шучу. А вдруг здесь ихний король будет прогуливаться и зарежет тебя из ревности.
Антонина развеселилась и рассказывала похабные анекдоты, пока они не дошли до «Рубена Симонова».
* * *
Стокгольма достигли часов в одиннадцать утра.
Теплоход бесконечно шел по широкому извилистому заливу, на берегах которого выстроились виллы, коттеджи, трансформаторные подстанции, сараи, мебельные фабрики, запасные дворцы, казармы, детские приюты — все то, что не поместилось в самом Стокгольме.
Над строениями и просто на мачтах развевались под свежим и уже нехолодным ветерком желто-голубые флаги.
Пассажиры выстроились на носу, фотографировали, любовались шведской действительностью и ждали, когда же покажется столица.
Андрею не удалось досмотреть подходы к Стокгольму, потому что Алик собрал на палубе всех сторонников Бегишева и отвел в каюту вождя.
— Я собрал вас… — заговорил Бегишев и сделал паузу, будто стараясь вспомнить, где же он уже слышал эти слова. Андрею хотелось подсказать, но раз Гоголя рядом не оказалось, то он не стал высовываться. Хуже нет, как показаться слишком образованным.
Бегишев решил, что этого короткого вступления достаточно, и принялся глядеть в иллюминатор на берега, отмечая короткими кивками проплывающие снаружи бакены и встречные суда, а также радуясь каменным островкам с гущами сосен.
Руководство собранием взяла на себя Антонина.
— Времени у нас в обрез. Чем скорее мы провернем операцию, тем лучше, но некоторый период займет опознание нашего вождя и переговоры на эту тему.
Фрей глубоко вздохнул и произнес:
— Меня порой смущают и даже оскорбляют элементы недоверия, которые проявляются у наших коллег. Или я существую, или не существую!
— Некоторые сомневаются, — сказала Антонина. — Вы же сами знаете, Владимир Ильич.
— Иванович, — поправил ее Ленин. И посмотрел на Андрея.
— Время конспирации миновало, — сказал Бегишев, глядя в иллюминатор. — Пора открывать карты на стол.
— Не рано? — спросил вдруг Ильич. Теперь они все глядели на Андрея.
— А куда он денется? — спросил Бегишев и отвел глаза от переводчика. — Наша длинная рука его хоть за морем достанет.
— Вы меня имеете в виду? — спросил Андрей.
— Нет, Пушкина, — сказала Антонина. — Я тоже думаю, что пора считать Андрея своим. Или вообще не считать…
— Говорите, — сказал Алик.
— Ну, раз служба безопасности так считает, значит, можно, — улыбнулся Бегишев.
Все замолчали. Никто не спешил выкладывать карты на стол.
Потом заговорил Ильич.
— Дело давнее, — сказал он, — но в свое время, вскоре после революции, когда дела наши шли так себе, а этот иудушка Троцкий старался продать дело революции в Бресте…
Дойдя до этих слов, Фрей сильно ударил кулачком по подлокотнику кресла, в котором устроился. Кресло потеряло равновесие и поехало вокруг своей оси. Пока Алик не поймал Ильича, тот все крутился посреди комнаты.
— Наши дела были так себе, — продолжал Ильич, когда кресло остановилось. — Мы как раз переезжали в Москву. Мы направили сначала Радека, а потом и Льва Борисовича в Швецию. Для руководства германской революцией и связи со шведскими социал-демократами.
Ильич замолчал, перелистывая мысленно учебник партийной истории нового образца — детища перестройки.
— С юга наступали калединцы, — продолжал он, — мы теряли все новые губернии. В нарушение достигнутого перемирия немцы двинулись на восток, и тогда мы на заседании округа приняли решение переправить в Швецию часть конфиската на случай поражения революции и перехода к подпольной борьбе. Вы мне скажете, какой же я, к чертовой бабушке, революционер, если думаю о поражении, но наша сила, батенька, именно в том, что мы предусматриваем все возможные варианты. Вот именно!
Последние слова Фрей выкрикнул в полный голос, как ученик, справившийся с заданием и гордый собой за удачный ответ на экзамене. Андрею привиделась даже репинская картина, на которой юный Пушкин, взметнув к потолку руку, читает стихи, а Державин, перед сходом в гроб, привстал за длинным экзаменационным столом, сложил ракушкой ладонь, чтобы лучше расслышать гениальные строки и благословить. А впрочем, Репин ли создал этот шедевр?
Ознакомительная версия.
