Америки, Японии и Дальнему Востоку России.
Уже был заключен договор с Мексиканской Республикой, по которому будущий канал должен на сто процентов принадлежать новосозданному акционерному обществу, а то в свою очередь будет выплачивать регулярный фиксированный платеж в золоте в пользу недавно получившего независимость от Испании государства. Собственно, такой сговорчивости правительства в Мехико никто и не удивился, республике хронически не хватало денег, и даже небольшой, но регулярный «золотой» доход мог кардинально повлиять на стабильность кабинета Гуадалупе Виктори. В лучшую естественно сторону.
Это сообщение и вовсе подбросило стоимость акций «СТПАК» и новосозданной «АОНК» прямо в небеса. Если брать стоимость акций американской компании в 1826 году, когда о такой фирме слышали в лучшем случае редкие профессионалы, то к 1830 она выросла в пятьдесят четыре раза, показав просто небывалый взлет. Ценные бумаги компании очень быстро начали котироваться на лондонской бирже примерно на одном уровне с таким мастодонтом — ну все же поменьше, но если сравнивать «хайповость», как сказали бы в будущем, то вероятно американцы тут уделали бы всех — как Британская Ост-Индская компания.
В большую знаменитость превратился и сам Дюплесси. Он стал регулярно появляться на таких приемах, куда раньше обычному нетитулованному дворянину — вроде бы Дюплесси был и родом из мелких французских шевалье, естественно проверять это никто не торопился — вход был настрого заказан. Дошло даже до того, что в ответ на заказ на верфях города Росток, пребывающих в откровенно плачевном состоянии и готовых взяться за любой контракт, десяти больших трехтысячетонных транспортников для перевозки грузов в Никаргуа, король Пруссии наградил Дюплесси баронским титулом. Случай хоть и не уникальный, но весьма показательный сам по себе.
Большую роль в имидже «СТПАК» сыграла постоянная подпитка новостями из газет. Американцы позиционировали себя как максимально публичную и открытую компанию, поэтому регулярно выходили заметки то о добычи золота, то начале разметки трассы будущего канала, то о каком-нибудь благотворительном взносе, сделанном лично его милостью бароном Дюплесси в Англии, Пруссии или России.
Публиковались как максимально красочные ежедневные достижения — типа ввода в строй новой более продуктивной драги, оснащенной паровым двигателем аж на триста лошадиных сил производства Санкт-Петербургского машиностроительного завода, — так и мелкие, забавные неудачи — как транспортник со странным названием «Желтый кек» наскочил на мель у берегов Аляски, но был спасен героическим действиями экипажа, — с которыми работники «СТПАК» регулярно справлялись.
Если бы в начале тридцатых годов выходил журнал «Time», выбирающий человека года каждый декабрь, то барон Дюплесси без сомнения мог претендовать на эту роль сразу несколько лет подряд.
В середине 1827 года я вновь неожиданно для себя почувствовал последствия изменений истории, связанных непосредственно с моими действиями. Резко обострились отношения между Австрией и Пруссией. Причина тут была проста и банальна: оба государства претендовали на господство над всеми относительно независимыми германоговорящими королевствами. Причем, если для Австрии это был вопрос престижа и возврата пошатнувшегося во время Наполеоновских войн имперского статуса, то для Пруссии это был вопрос экономического выживания. В этом варианте истории Пруссия не получила богатые и самые развитые в промышленном плане западногерманские земли и банально не вывозила набранные за прошедшие годы кредиты. Королевство задыхалось от недостатка рынков сбыта свой продукции и нехватки внешних инвестиций.
При этом остальные европейские страны, которые могли бы стать третьей стороной конфликта — Англия, Франция, Россия и даже, прости господи, Испания были заняты более интересными вещами нежели начало новой общеевропейской бойни. От прошлой еще не отошли.
Поначалу казалось, что это размолвка между двумя главными германскими государствами имеет чисто сиюминутный и экономический характер. Что дальше обмена дипломатическими нотами и ужесточения тарифной войны дело не пойдет. Но рано утром 12 августа меня подняли с постели панической телеграммой из Берлина о том, что Австрияки мол начинают скрытую мобилизацию войск и постепенное выдвижение их на север к границам Пруссии. Война была пока не объявлена, но, судя по всему, дело к этому неумолимо шло.
Тут надо немного объяснить насчет соотношения сил. К 1827 году население Пруссии едва-едва перевалило за 10 миллионов человек, армия мирного времени королевства насчитывала примерно 120 тысяч и еще тысяч двести Берлин мог теоретически призвать из резерва. Если бы у северо-восточных немцев было, чем вооружать всю эту толпу. С лишним оружием у пруссаков были огромные проблемы. После окончания наполеоновских войн Пруссия была по уши в долгах, на погашение ранее взятых кредитов уходило до половины бюджета королевства, и на содержание армии последние несколько лет просто не было денег.
Фридрих Вильгельм посчитал видимо, что время постоянных войн закончилось, и начал усиленно вкладываться в экономику, даже не закончив перевооружать армию на нарезные штуцера. Большая нехватка была и в артиллерии, про флот и говорить нечего, его у Пруссии просто не было, впрочем, именно флот в этот момент был последней проблемой волнующей короля в Берлине.
Австрия в свою очередь могла похвастаться населением в примерно 26 миллионов человек и армией мирного времени в 250 тысяч штыков и сабель. Ну и по резервистам австрийцы тоже значительно обгоняли своих соседей. Плюс экономическое состояние Вены было гораздо более благоприятным как раз за счет проникновения на немецкие и итальянские рынки, а армия полностью перевооружена на современное — относительно конечно, ничего близкого по уровню к винтовке Маркова они, понятное дело, не имели — оружие.
В общем, соотношение сил было совсем не в пользу Пруссии, и тон присланной из Берлина телеграммы отлично отображал мнение самих пруссаков насчет своих перспектив в войне, буде она все-таки начнется.
Теоретически нам — Российской империи — от столкновения двух Германий было не горячо не холодно. Наоборот всегда можно было погреть руки на чужой войне: выгодно расторговаться оружием, продовольствием, лошадей второго сорта продать по цене первого, тут все понятно. Однако были и нюансы.
Во-первых, Фридрих Вильгельм торчал нам вполне солидную сумму денег, и Россия была заинтересована в том, чтобы он в итоге смог ее выплатить. Во-вторых, моя жена была прусской принцессой, и мне было бы достаточно сложно объяснить ей, почему я сижу и ничего не делаю, когда уничтожают ее родину. Ну и в-третьих, лично у меня и российского бизнеса в целом в последние годы образовалось не мало интересов в Пруссии: земельных владений, кое-каких производств, а также сети оптовых представительств занимающихся сбытом продукции моих заводов, расположенных в России, и все это терять совершенно не хотелось. С другой стороны, и помогать соседу забесплатно я тоже не собирался.
В итоге после короткого, но интенсивного обмена телеграммами, я плюнул на это дело, прыгнул на «Суворова» и под всеми парами двинул в Штетин, а оттуда в Берлин. Пытавшуюся увязаться со мной Александру я мягко, но не допуская возражений оставил в Питере.
— Прости солнышко, но не в этот раз, — покачал головой я, одновременно раздавая десятки распоряжений как относительно поездки, так и относительно текущих столичных дел.
— Но почему? — Немного обиженно нахмурилась жена, привыкшая уже кататься во все поездки со мной. Ну когда ее здоровье это позволяет, конечно.
— Потому что, извини уж за прямоту, мне придется вести с твоим отцом весьма жесткие переговоры, — я подошел к Александре, обнял и чмокнул в хорошенький носик. — Я предлагал Фридриху Вильгельму военный и таможенный союз еще несколько лет назад. Он отказался, посчитав это ниже своего достоинства. Мол в данном союзе Пруссия может быть только «младшим партнером», что на самом деле не далеко от истины. Банально потому что Россия по площади больше раз примерно в сто, по населению примерно в шесть, а по годовому бюджету — в четыре с половиной. И вот теперь, когда прижало, он, видимо, уже готов на что-то согласиться. Вот только теперь я в свою очередь не готов договариваться на старых условиях, сейчас они будут жестче. Ничего тут не поделаешь, в отношениях между государствами нет места благотворительности.
— А я-то тут при чем? — Приподняв бровь задала вопрос женщина.
— А если ты будешь со мной, твои родичи обязательно попытаются надавить на меня через мою семью. Тебя окружат толпой родни, которая начнет простить повлиять, уговаривать выставить требования помягче и так далее. Тебе самой будет очень некомфортно, поверь мне. Ты попробуешь просить меня, я упрусь, отстаивая интересы империи, мы поссоримся. Зачем, спрашивается,
