хочешь с того?
— Так процент с выручки.
— Процент? Процент ты получишь, если будешь им помогать, в чём я сомневаюсь. Это нужно сироп сначала сделать, потом всё соединить, разлить, упаковать и продать. Я скажу, но не надейся особенно, туфта всё это. Одно могу сказать, я тебе должен, и если что-то выгорит, ты получишь деньги, немного и не процент, но там будет ясно, сколько.
— Угу.
Сказать, что Шириновский был разочарован, значит не сказать ничего. А ведь когда-то он был весьма и весьма продвинут в методах зарабатывания денег, но, увы, не в такой банальщине. Масштабы не те, и его, может быть, даже гениальная идея почти сразу разбилась о суровую действительность отсутствия точки приложения. Ну, да, может, ещё не всё потеряно. Мало ли… Оставшись каждый, что называется, при своём, они зашагали дальше. Шли на очередной митинг, и каждый думал о своём.
Тем временем вся Германия бурлила политикой, и митинги постоянно устраивала та или иная партия. Митинги, шествия, пивные путчи, пивные заседания. Взаимные нападки в подконтрольной прессе. Бесконечные драки между идеологическими оппонентами. Причём дрались, иногда даже объединяясь с временными союзниками.
Не заключались союзы только между коммунистами и национал-социалистами. Особняком держались монархисты, не доверяя почти никому, но иногда помогая штурмовикам или, наоборот, сражаясь против них один на один.
Все остальные политические вариации имели место. У каждой партии была своя боевая дружина, у коммунистов порядка семидесяти семи тысяч по всей стране, у монархистов тысяч сто пятьдесят, а у штурмовиков в разные годы по-разному, но в данный момент не меньше семидесяти шести тысяч.
Сейчас они шли на свой митинг, грозивший собрать никак не меньше пары тысяч человек, если не гораздо больше. Возможно, в это же самое время в том же Берлине или в любом другом городе коммунисты собирали такие же многочисленные митинги, и это уже стало в порядке вещей.
Добравшись до какой-то площади с импровизированной трибуной на ней, штурмовики разошлись по её углам, взяв площадь под свою охрану. Сотни людей уже собрались, а со всех сторон подходили новые и новые. Трибуна ещё пустовала, но, как только штурмовые сотни стали оцеплять площадь, беря её под охрану, на трибуну начали подниматься партийные функционеры.
— Смотри! — толкнул Шириновского локтем Шольц. — Грегор Штрассер приехал. Я же тебе говорил, что он будет, и брат вон его тоже, младший. Грегор настоящий штурмовик, его несколько раз арестовывали, а в скольких драках он побывал, и не перечесть. Наш парень!
— Угу, — Шириновский не собирался разделять восторги Шольца по поводу Штрассера. Да у того и лицо не очень располагало к восторгам, а вот его младший брат Отто производил весьма благоприятное впечатление даже своим внешним видом. Сразу было видно, кто в семье голова, а кто руки, то бишь кулаки. Интересно с ними встретиться, но это уже как получится, пока же он просто ждал начала митинга.
Народу всё прибывало и прибывало, пока, наконец, свободных мест на площади почти не осталось. Собственно, тогда и начался сам митинг. С первых слов оратора, резко заволновалась, как океан, толпа. Люди стали вертеть головами и внимательно смотреть на находящихся на трибуне.
Шириновский напрягся всем телом. Он вновь ощутил себя в своей стихии: море людей вокруг, волнуются, трепещут, ловя слова оратора, движутся в едином порыве, в единой мысли, а ты стоишь прямо перед ними, и в твоих жилах загорается огонь веры. Эту веру в себя и в свои слова ты передаёшь толпе. Она внимает тебе, вглядываясь в каждый твой жест, вслушиваясь в каждое твоё слово. Она вместе с тобой, она вокруг тебя, она за тебя!
Ты не чувствуешь холод, ты не чувствуешь жару, ты весь в упоении, в упоении толпой, ты в ней, а она в тебе, ты дышишь ею, а она дышит тобою. В единении сила, и это знают все. Только толпа чувствует и дышит, а ты даёшь ей жизнь и смысл и управляешь так, как ты хочешь. Это лучше, чем секс, это приятней, чем развлечения, это вкуснее, чем еда, — это ВЛАСТЬ! ВЛАСТЬ! Выше всего! И нет ничего слаще, чем ВЛАСТЬ! НИЧЕГО!!!
Шириновский «поплыл», вслушиваясь в голоса ораторов, и погрузившись в свои воспоминания. А митинг шёл своим чередом, не обращая внимания на одного из толпы. Вначале, как водится, выступил распорядитель митинга, тявкнув пару незамысловатых фраз, он дал слово одному из мелких партийных функционеров. Тот, для затравки, начал выкрикивать разные зажигательные и злободневные лозунги, заводя толпу.
Масса собравшихся на митинг людей молча внимала, иногда незначительно реагируя на нужные ей слова одобрительным гулом, даря нужные эмоции выступающим. Вначале слова падали в толпу, как камень в воду, тихий всплеск — и мелкие, быстро расходящиеся в разные стороны волны. Оратор сменялся оратором, как сменяются боксёры, уступая место на ринге всё большим тяжеловесам.
Предпоследний оратор уже кидал в толпу целые валуны слов, что давали обширный эмоциональный всплеск и начинали зажигать сердца многих людей огнём дикой веры. Людям нужны слова-дрова для огня их веры, а толпе нужны эмоции, которые, словно огонь одинокой и слабой спички, разжигали в сердцах и умах полыхающий ярким пламенем огонь вселенской уверенности в своей правде!
Будет вера, будет и пожар, и пусть в этом огне сгорит хоть весь мир, лишь бы почувствовать на краткий миг это чувство сопричастности к общему миру. К миру того, что вещает с трибуны очередной человеческий вождь. Если же он ещё и умеет говорить и говорит то, что думает по отдельности каждый, то тогда любая вера крепнет и расширяется, захватывая не только сердца людей, но и их умы. А это уже страшно!
И вот подошла очередь Грегора Штрассера. Высокий и крепкий, с округлыми чертами лица и сплюснутым носом профессионального боксёра, Штрассер уверенно обосновался на трибуне и, не пользуясь рупором, стал вещать в толпу громким, хорошо поставленным голосом:
— Партайгеноссен и фольксгеноссен! Я рад вновь увидеть и услышать Вас! Здесь собрались все те, кому не безразличны наши чаяния и стремления! Мы здесь стоим все вместе, как единая сила, как единая общность, как единый народ, единый немецкий народ! Как крепко сжатый кулак, образ которого используют коммунисты. Но у них нет нашей силы, и у них нет нашего древнего клича! Мы социалисты, мы немцы, мы арийцы! Мы сильны, мы едины, мы непоколебимы! Зиг унд Хайль! Зиг унд Хайль!
