тем сильнее. И то, что я прочитал у тебя в памяти, уже прямо указывает на то, что они обязательно проиграют, а значит, надо держаться от них подальше.
— И что, прямо вот так повернуться и уйти с митинга?
— Зачем? Стой да слушай, а Васька слушает да ест, можно попробовать стать в их ряды, они и с деньгами помогут, и продвижение дадут по карьерной лестнице, но невысоко, потом нужно будет бежать без оглядки, но в целом что-то можно поиметь.
— Понятно…
Пока Штрассер говорил, потом сменился другим оратором, Шириновский думал, делая вид, что наблюдает за порядком. Ему сильно хотелось выделиться, аж руки чесались, и не только руки. Нужен шанс, шанс прорваться. Сейчас самое время, чтобы вылезти на противоречиях, а потом, метнуться в другую сторону или вообще на время исчезнуть из поля зрения тех же эсэсовцев, это сложно, но можно. Всё в этом мире сложно, но если делать всё с умом и осторожно, то опять же можно…
Митинг же постепенно подходил к концу. Основные ораторы уже высказались, и теперь из разгорячённой всякими речами толпы звучали вопросы к руководству северной фракции НСДАП. Шириновский слушал ответы, потом начал подбираться поближе к трибуне, расталкивая локтями фольксгенносен.
— Партайгеноссен! Может быть, кто-то хочет выступить от себя лично и поддержать нашу позицию? — обратился в это время Грегор Штрассер к людям, стоявшим возле трибуны. — Мы всегда готовы выслушать мнение людей из нашей среды. Есть желающие?
— Есть, есть! — закричал кто-то из толпы совсем неподалёку. Штрассер глянул туда и увидел довольно крепкого штурмовика, что энергично пробивался в сторону трибуны.
— Ну, если вам есть что сказать, прошу на сцену, мы предоставим вам слово.
— Так пробиться ещё нужно! — закричал тот в ответ.
— Партайгеноссен! Пропустите, пожалуйста!
Толпа стала раздаваться в стороны, пропуская сквозь себя наглого штурмовика в незначительном звании. Тот воспользовался этой оказией и стал активнее продвигаться вперёд, пока не оказался у трибуны. Кто-то из помощников Штрассера подал ему руку, и, ухватившись за неё, Шириновский вскочил на ораторскую площадку.
— Кто вы?
— Обершарфюрер фон Меркель!
— Вам есть что сказать?
— Да!
— Готовы!
— Да.
— Хорошо, только советую говорить громче, вы же видите, сколько собралось сейчас людей вокруг?
— Да, понял.
Грегор Штрассер улыбнулся, не переставая пристально рассматривать Шириновского, потом кивнул и, подойдя к трибуне, прокричал:
— Партайгеноссен! Слово предоставляется одному из вас. Не лидеру или партийному функционеру, а одному из вас, тому, кто сейчас вместе со своими товарищами стоит и охраняет митинг. Прошу!
Шириновский кивнул и, сделав два шага, взошёл на трибуну. От волнения у него мгновенно пересохло во рту. Ладони стали влажными, их хотелось спрятать, и он положил руки на узкую площадку кафедры. Сама кафедра представляла собой переносную деревянную конструкцию, сейчас стоявшую на площадке квадратной сцены, наскоро сколоченной из еловых досок.
Волнение, которого он уже давно не испытывал, продолжало держать его горло в нервном спазме, и это несмотря на его поистине огромный опыт публичных выступлений.
Но сейчас он просто не знал, что говорить. Электорат-то совсем другой. Он знал, что говорить можно и нужно в России, а вот что говорить в Германии периода Веймарской республики, только догадывался. Особенно имея в виду его статус и ту форму, которая сейчас надета на нём!
Полный раздрай и желание сказать правду обо всём, что он думает, боролись в нём с застарелой, как камень, циничностью прожжённого политика и интригана. А может, только благодаря этой самой циничности, он и мог ещё что-то попытаться придумать востребованного и актуального для данной публики.
Ему нужно сказать такое, что смогло бы зацепить немцев и выделить его из общей массы штурмовиков, дав возможность сделать в ближайшем будущем небольшую карьеру. Сложно, но можно. Шириновский, собрался с мыслями, глубоко вздохнул и… заговорил.
В это время, Грегор Штрассер отступил назад к своему младшему брату Отто:
— Что ты думаешь про этого штурмовика?
— Что я думаю? — младший брат кинул взгляд на Грегора. — Обычный штурмовик. Я его не знаю, вряд ли он подослан. Видно, что новичок и не думает ни о чём, кроме того чтобы ляпнуть во всеуслышание какую-нибудь глупость и слезть с кафедры, как народный трибун, обрётший внезапную популярность. Давай послушаем его, но будь начеку, мало ли какую чепуху он вдруг станет нести. Это нужно пресекать сразу, иначе потом беды с ним не оберёшься. Будет очень глупо подставиться таким вот образом.
— Я тебя понял, брат, не первый раз. Послушаем, что он скажет.
Шириновский выдохнул и начал речь:
— Фольксгеноссен и партайгеноссен! Меня зовут Август фон Меркель, я обычный штурмовик, такой же рядовой член партии, как и все вы, и сегодня пришёл вместе со своими товарищами для того, чтобы охранять этот митинг! Я счастлив, что сейчас стою перед вами, а вы слушаете меня. Я простой рабочий, как и многие из вас, я воевал и сейчас выполняю свой долг перед немецким народом, защищая его от происков коммунистов. Первого мая этого года я участвовал в разгоне их демонстрации, где мне проломили голову ударом железного кастета и чуть не убили. Многие мои товарищи пострадали в тот день, а девятнадцать из них погибли в ходе отражения коммунистической агрессии. Я мог быть двадцатым, но я выжил и снова служу немецкому народу. Да здравствует Германия! Да здравствует сильный и могучий немецкий народ! Зиг унд Хайль!
Толпа, настороженное слушавшая его, тут же откликнулась, повторив древний общегерманский клич, но скорее по привычке, чем по наитию. Не сказать, что им прям понравилась речь Шириновского, но в то же время ничего противоречащего общему смыслу митинга он не произнес.
— М-да, — шепнул Отто Штрассер Грегору. — Что-то в этом штурмовике есть. Слабо, но есть, послушаем, что он запоёт дальше, этот простой рабочий по имени фон Меркель.
Шириновский перевёл дух, первая часть его короткого выступления, он считал, подошла к концу, но требовалась и вторая, и, желательно, третья. Здесь, правда, уже было намного сложнее, потому как следовало что-то сказать по делу. А он не имел особого желания лить воду на мельницу Штрассеров, так же как и на их антиподов Гитлера с Геббельсом. И вновь он начал с обращения ко всем присутствующим:
— Соратники! Я сегодня слушал вместе с вами наших ораторов, и вот что я для себя уяснил. Мы живём сейчас в непростом времени,
