года.
— Контракт можно прервать по обоюдному согласию или по невыплате денежного содержания, а оберфюрер сказал, что зарплату будут задерживать, а то и вовсе не выплачивать. Мне ещё и страховку не выплатили, если вообще выплатят.
— Ты не торопись, всё постепенно наладится. Это временные трудности, просто наверху конфликт назрел. Наши вожди между собой власть делят, вот и зажимают деньги. Разберутся, станут снова платить прилежно. Твой поступок по вызволению Шольца, рекомендации после твоего ранения и общий стаж нахождения в наших рядах позволяют мне подать прошение о присвоении тебе очередного звания. Что думаешь?
— Я буду только рад.
— Понятно. Я уже подал ходатайство, и из канцелярии пришёл положительный ответ. Начальство согласно присвоить тебе звание труппфюрера. Если всё пройдёт хорошо, через неделю ты сможешь получить новые лычки и серебряную полосу на воротник, и не в последнюю очередь потому, что научился говорить правильные речи. Может быть, переведём тебя на штабную работу, тут и звание поможет, да и вообще.
— Отлично! Конечно, я согласен.
— Ну и хорошо. Остальное можно будет обсудить и потом. Ступай работать и голову береги, она тебе ещё пригодится.
— Буду, — буркнул Шириновский и, внутренне кипя одновременно от радости и от возмущения, вышел из мелкого кабинета, в котором располагался их командир сотни. Тоже мне умник выискался, расписывает, какие немыслимые блага выделил да помог несказанно.
Ха! Да таких, как он, во всей России больше и не было! Он, только он один мог говорить правду, не стесняясь никого, и в лицо говорил, а тот, кто с ним был не согласен, мог и по морде лица получить, из бутылки… Ну, или из стакана… соком.
Конечно, Шириновский ожидал такого предложения, по крайней мере, надеялся на него. Но, оказывается, ему постоянно приходится чего-то ждать, то здесь подожди, то тут подожди и при этом голову береги. Одно другому противоречит. В драки не лезь, но кулаками работай, ты нам будешь нужен, но потом… А то ещё какие-нибудь мутные предложения поступят, о которых ему Шольц поведал, да Шириновский и сам об этом знал, но их он принимать не будет. Если вдруг организовать скажут, тогда да, а если напрямую кастетом или ножом, то не его это профиль — мокрухой политической заниматься, пусть другие ножи вострят, его удел — слово.
Одно понятно, что связями здесь нужно обрастать прям однозначно. Глядишь, и помогут в чём, если он вдруг залетит туда, куда не надо. Всё равно, раз уж решил окончательно для себя, что будет разведчиком, значит останется здесь до конца, своего или гитлеровской Германии.
Одно его обнадёжило, что платить им всё же будут, может, и действительно всё это временные трудности. Помнится, что, когда вернётся Рём, ряды штурмовиков в разы увеличатся, а как они могут увеличиться, если им деньги не платить? Так не бывает. Значит, деньги будут. Если же будет зарплата, то можно снять квартиру, а с новым званием и штабной работой можно и на постоянку её снимать. А там, глядишь, и дополнительный заработок появится.
Рабочее общежитие его уже задолбало, ехать до него вроде недалеко от базы штурмовиков, но общая обстановка откровенно удручала, да к тому же постоянные нападки и смешки прокоммунистически настроенных жителей соседних комнат изрядно его напрягали. Они больше не лезли к нему с дракой, но оставить на плите готовящейся ужин без присмотра было чревато. Могли и плюнуть, могли даже и нассать. О времена, о нравы! Впрочем, он и сам мог бы с удовольствием сделать с их обедом ровно то же самое, но остерегался. Если поймают с поличным, то будут бить всем коридором, а он один.
Тихо матерясь, Шириновский почти каждый вечер замыкался в комнате, в гости никого не звал, вёл себя прилично и даже, можно сказать, чересчур прилично. К тому же мало-помалу его организм приходил в норму и требовал внимания к противоположному полу. Хотелось бы уже кого-нибудь пощупать, и не только.
В другом крыле жили незамужние девушки, в основном работницы разных производств, однако, глядя на их измученные работой лица и нескладные фигуры, он пока не торопился вступать с ними в длительные интимные отношения, гораздо проще было пойти в публичный дом и там насладиться продажной любовью.
Но и здесь его осторожность советовала повременить и не лезть из огня да в полымя. Презервативы уже в это время известны, причём их оказалось достаточно много всяких-разных в продаже. В частности, сделанных из тонкой кожи имелось в разы больше, чем новомодных резиновых, но лучше уж найти девицу по нраву и вкусить с ней настоящей любви, вспомнив молодость. Вообще-то, пора бы уже иметь невесту и постоянную партнёршу, а то могут и обвинить в чём-нибудь нехорошем. Тут с этим строго…
Ещё нужно побриться и подстричься. Почему-то среди штурмовиков было не принято отпускать бороду, усы куда ни шло, но бороду никто не носил. А у него она уже изрядно отросла. Вновь найдя опасную бритву, он покрутил её в руках, примерился и бросил. Подошёл к зеркалу, глянул на себя, поморщился. Причёска оставляла желать лучшего: половина черепа покрыта шрамами от скоб, волосы растут неровными клочками, где-то больше, где-то едва закрывая кожу. Хреново, короче, только кепка его и спасает. С таким видом ни одна уважающая себя шлюха ему и не даст. Гм, хоть это и сюр.
На следующий день, когда их отпустили со службы, Шириновский сразу направился в парикмахерскую. Время ещё было не позднее, а парикмахерских в Берлине оказалось навалом. Зайдя в ту, что находилась недалеко от базы, он сразу же прошёл в кресло, пустовавшее в ожидании клиентов. Увидев его, из подсобки выскочил парикмахер:
— Что прикажете, брить, стричь или и то и другое?
— И то и другое, — кивнул Шириновский, — и сколько за всё?
— Одна марка и двадцать пфеннигов.
— Давайте, только не сильно коротко.
— Сей момент! — сказал юркий и хлипкий парикмахер, больше похожий на итальянца, чем на немца, и тут же включился в работу. Начал с бритья. Взбив пену в стаканчике, стал аккуратно и быстро наносить её на кожу лица Шириновского, непрерывно при этом болтая.
— Ну, как идут дела у господ штурмовиков?
— Нормально, — буркнул Шириновский.
— Да-да, я вижу, но коммунисты всё равно ещё сильнее. Вы знаете, я глубоко симпатизирую вам и вашей идее, но считаю, что коммунисты всё равно возьмут вверх. Их поддерживают рабочие многих фабрик и заводов, а
