дверь, все поржали и пошли бухать, а в результате всё это ремонтировать мне!
— А я же говорил! — сразу возник Енох. — Моня мог им сказать, чтобы помогли. Мужики бы дружно за пять минут всё поправили бы. Они бы Зубатова послушались.
— Моня, как Моня, — вздохнул я, — не везёт мне с вами.
— Почему это с нами⁈ — возмутился Енох, — будь справедливым, Генка, сколько раз я помогал тебе и выручал! Просто так! А когда ты оживлял Зубатова, то выбрал Моню, а не меня! И вот где на этом свете справедливость⁈
— Ты так хочешь тело?
— Представь себе — хочу! — набычился Енох, — да я за возможность ещё раз ощутить вкус пива с хафельбергскими жареными колбасками полжизни отдать готов!
— Но в Хлябове нету таких вот жареных колбасок, — ответил я, — Да и вообще с колбасой нынче туговато. И где ты такое выдумал?
— Да я когда-то в Бранденбургском курфюршестве их ел, — чуть не захлебнулся призрачными слюнями Енох, — в трактире «Жареная лошадь». Ох и вкуснотища!
— Но погоди, ведь Бранденбургское государство примерно в средние века было? — попытался припомнить уроки истории я.
— А я и не говорю, что это недавно было! — сварливо ответил Енох и, надувшись, замолчал. И даже отвернулся.
— Ну не злись, Енох, — примирительно сказал я, — давай сделаем так. Ты сейчас лети к Гудкову на квартиру и смотри там за Моней. Если что, ты ему не давай дурака свалять. А я потом, когда представится возможность, обязательно тебя в какое-то тело подселю. Только сам понимаешь — нужно хорошее. Ты же не Моня и в первое попавшееся не пойдёшь…
Я уговаривал его, словно маленького ребёнка. Наконец, Енох дрогнул и слегка оттаял:
— Хорошо, Генка, я послежу за Моней! — словно великое одолжение, сказал мне он, — ведь тебе, кроме как на меня, больше и положиться не на кого.
— Именно так, — кивнул я, сил спорить с обидчивым, словно пятиклассница, призраком, больше не было.
— Тогда давай подкорректируем твой план! — чинно сказал Енох, — ты устал, и дверь ремонтировать сейчас точно не будешь. А чтобы какая-нибудь Клара ночью на тебя с ножом не бросилась, я сначала сгоняю и приведу Мими. Пусть она тебя охраняет. А я проконтролирую этого паразита Моню.
— Ага, давай! — обрадовался я и рухнул обратно на кровать.
Уже сквозь сон я услышал, как Енох что-то втюхивает Мими, как она периодически отвечает ему «Ы».
Затем незаметно я провалился в сон.
За последние дни, я что-то так подустал, что даже спать нормально не мог. Мне снились странные сны. То ли это были сны, то ли это были какие-то грёзы, не знаю. Сначала приснился генкин отец. Насколько я знал — он проворовался и повесился. И вот снится он мне, как висит в петле, весь синий, с высунутым языком и выпученными глазами и грозит мне пальцем. Потом приснилась Анфиса. Она сидела посреди болота и печально смотрела на меня. А потом приснился вредный дедок, похожий на Николая-чудотворца. Он сердито сорвал с головы свой неубедительный ботанический веночек и гневно швырнул его в меня. Веночек упал на пол и загрохотал по нему. А потом дедок засмеялся женским голосом и сказал:
— Генка, просыпайся! Смотри, кого я нам привёл!
Я с трудом разлепил глаза и обнаружил, что на пороге моей раскуроченной квартиры стоит пьянющий в дрободан Зубатов-Моня и обнимает за плечи двух полуголых сисястых баб.
— Генка! — полным восхищённого обожания голосом воскликнул Зубатов-Моня, точнее безуспешно попытался членораздельно всё это выговорить, — ты гля какие у барышень бубсы. Смак!
А прозвучало это так:
— Геа-а-а! Ты х-ля-а-а как-к-киэ-э у ба-ыше-ы пу-сы. Сма-а-ы!
Но общий посыл я уловил и строго сказал:
— Ты где так нализался, скотина?
Может, это было и не педагогично. Но даже такие простые слова почему-то привели Моню в дикий восторг. Он закинул голову назад и радостно расхохотался.
Обе барышни (я бы барышнями их называл с натяжкой, дамочки были изрядно подзатасканные, ничего не поделаешь, издержки профессии) недовольно нахмурились и переглянулись. Они тоже были слегка поддатыми, но не настолько.
Одна из них, та, что справа, в довольно-таки потрёпанном платье, с оторванными кое-где блёстками и пожелтевшим фингалом на левой скуле, который не скрывал даже толстый слой пудры, проверещала неприятным визгливым голосом:
— Он сказал, что ты заплатишь!
— Ещё чего! — фыркнул я, и для убедительности добавил, — валите отсюда!
— Но он сказал, что ты заплатишь! — растерянно подтвердила вторая дамочка, постарше и накрашенная так, что становилось непонятно, то ли это макияж, то ли это посмертная маска Тутанхамона.
— Платить не буду, — покачал головой я.
— Как же так! — возмутилась первая и повернулась к Моне, — Виктор! Он не хочет платить!
Но Моня уже давно и крепко спал, повиснув на руках дамочек и выводя носом замысловатые рулады.
Дамочки синхронно разжали руки и сделали шаг в сторону. Моня рухнул прямо там, где стоял. Но удар от падения не заставил его проснуться. Наоборот, он свернулся калачиком и даже задрыгал во сне ножкой, блаженно улыбаясь и пуская слюнки.
— Плати! — заверещала первая, с ненавистью глядя на меня.
— Вон пошла, — зевнул я и попытался закрыть дверь, но монины ноги не давали.
— Никуда мы не уйдём, пока ты не заплатишь! — заверещала первая и уцепилась за дверной косяк.
— Дамочки, вас пользовал разве я? — удивился я, — вообще-то я вас впервые вижу. А раз не я, то почему вы с меня требуете деньги, не пойму?
— Но он же сказал! — настойчиво произнесла первая и добавила с абсолютно убойной бабской логикой, — значит, плати!
— А я говорю, что не буду. Пусть вам Пушкин платит, — отмахнулся я.
— Пушкин? А он в какой квартире живёт? — заинтересовалась вторая, — у него деньги есть?
— Есть, — подтвердил я и показал на квартиру Гудкова, — вон к нему идите и пусть он заплатит.
— Пошли, Лизетта! — гордо вскинула голову вторая, так что небольшое облачко пудры взвилось в воздух, — здесь нам делать нечего!
Первая, с говорящим именем Лизетта, хотела что-то сказать явно уничижительное, но взглянула на меня и передумала.
