— Я напишу ему, — загорелась княгиня новой идеей. — Завтра же к полудню пришли посыльного. Думается мне, это будет куда лучше, его самоедских кушаний для праздной публики… И, кстати, почему бы и тебе не выступить там же? Зная тебя, ни на миг не усомнюсь в том, что у тебя давно готовы все доводы к переменам в сибирской губернии. А я приглашу на твою лекцию покладистых корреспондентов газет. По нынешним временам бойкое перо куда как скорее достучится до умов, чем хождение по инстанциям!
Выразил сомнения в своем литературном таланте, и тут же получил многословную отповедь. Елена Павловна весьма саркастично относилась к современной литературе.
— И этот, как его там… Кандальник… Вместо того, чтоб возвышенно вопрошать: «que faire?», лучше бы занялся делом. Даже мне понятно, что сотня отменно образованных господ, куда полезнее стране, чем сомнительные сны какой-то безвестной мещанки. А ведь как начинал! Эта его работа… «Эстетические отношения искусства к действительности» кажется. Да-да! Эта диссертация наделала столько шуму…
В конце концов, позволил себя убедить в том, что у меня хватит ума преподать идею необходимости скорейшего развития Сибири так, чтоб это заинтересовало общество. А там, хорошо оплаченные журналисты сгладят шероховатости и преподнесут мои слова так, что не заметить, проигнорировать не посмеют ни в одном министерстве.
— Ныне иные времена, — неожиданно грустно сказала на прощанье великая княгиня. — Я, твоими стараниями, ныне снова вхожа в кабинеты… Так и там читают газеты. Возвратившийся с лечения Эзоп подговаривает Сашу отменить цензуру. Говорит, это стыдно теперь – не дозволять гражданам мыслить вольно. Страшно мне, Герман. Газетчики – страшные люди. Коли их никто цензурировать не станет, так они и в окна подглядывать начнут, и всякие мерзости на потеху публике печатать. Это же мерзко…
Эх, княгиня! Если бы ты знала, во что выльется эта свобода печати. Как британская принцесса станет скрываться от навязчивых папарацци, и погибнет в итоге в страшной автокатастрофе. С каким извращенным смакованием начнут рыться в грязном белье! Как станут раздувать мало-мальские скандалы, и на полном серьезе интересоваться мнением о международной политике у пустоголовых звезд эстрады. Господи! Какое счастье, что, в это благословенное время, клоуны еще не победили рыцарей!
Всю дорогу на набережную Фонтанки размышлял о способах управления общественным мнением. Ну почему я не специалист по PR? И где бы такого найти в 1865 году от Рождества Христова?
А дома отец и вовсе придавил. Криво ухмыляясь, сообщил, что шестого, на Крещение Господне, мне предстоит разорваться пополам. Каким-то фантастическим образом успеть поприсутствовать на церемонии крещения датской принцессы Марии-Софии-Фредерики-Дагмары в Царском Селе – приглашение от имени его императорского высочества цесаревича Николая уже дожидалось меня на комоде. И в этот же самый день, на Фонтанке в казенном доме у Египетского моста, нас ждала на смотрины невесты семья Якобсонов. Между двумя частями меня должно было оказаться двадцать пять верст, и всем было плевать, как у меня получится побывать и там и там. А старого генерала, похоже, это еще и забавляло.
Ничего не имел против того, чтоб Густав Васильевич немного поразвлекся. Да и не о том голова болела. Следовало приготовиться к завтрашним визитам.
Если бы Герман столь же хорошо разбирался в придворных интригах, как в городских достопримечательностях, цены бы ему не было. Тем не менее, гид у меня в голове так торопился выплеснуть все знания о столичных окраинах, что ни о чем другом думать, просто не получалось. Каждому мосту, статуе на мосту, улице от моста или переулку от улицы соответствовала своя история или легенда.
Понятия не имею – зачем мне это, но благодаря Гере я узнал, что Литейный проспект, на который экипаж свернул с Невского, один из старейших в граде Петра. И что к востоку от проспекта раньше, лет еще сто назад, кроме бараков рабочих и солдатских казарм, жилых зданий вовсе не было. И называлось это все – Артиллерийской слободой. А улочки между времянками – номерные Артиллерийские линии и, как ни странно Артиллерийские улицы. Тоже с номерами.
У особняка Орлова-Денисова свернули направо, к Спасо-Преображенской площади. Потом, объехав по кругу гигантский, одноименный собор, мимо доходного дома Татищевой, попали в Спасский переулок, с которого оставалось всего ничего до Кирочной.
Кирочная была названа… в честь кирхи. А если точнее – Анненкирхи – старейшей лютеранской церкви Санкт-Петребурга. Оказывается, ее построил еще соратник Петра Великого, первый обер-комендант новой столицы Роман Брюс. Правда первоначально она располагалась в Петропавловской крепости, и лишь потом, сто лет спустя, церковь была перенесена, к Пятой Линии Литейной части, где в то время проживало много лютеран, в основном служащих Литейного двора.
Через переулок, в громадном доме номер пять, располагались офицерские казармы столичного жандармского дивизиона. А чуть дальше, во втором доме – Главное казначейство министерства финансов. Так что в доходных домах, которые стали спешно отстраивать вдоль Кирочной, проживали большей частью государственные бухгалтера. И, в квартире номер шесть, по Кирочной – семь, генерал-майор в отставке, Илья Петрович Чайковский с детьми.
Который, судя по словам дворника – «тама оне, тама», был дома, но двери гостю открывать не торопился.
— Илья Петрович, откройте, пожалуйста, — крикнул я, устав дергать за веревочку звонка. Волшебство из «Красной шапочки» не срабатывало. — Я знаю, что вы дома.
Спустя несколько минут из-за преграды донесся тонкий детский голос:
— Папа приболел и не принимает. Он сказал, что непременно оплатит векселя завтра же.
— А ты Модест или Анатолий? — коварно поинтересовался я.
— Анатолий, — мальчишка печально вздохнул. — Модест в театр с Петром уехал еще утром.
Ого! Я даже начал сомневаться, что приготовленные подарки – два одинаковых ружья Allen&Wheelock Drop Breech Лондонского мастера-оружейника Гарри Холланда 0.22 калибра – понравятся увлекающимся театром четырнадцатилетним пацанам.
— Анатоль, — как можно убедительнее воскликнул я, непроизвольно переходя на французский. — Передай Илье Петровичу, что к нему с визитом явился Герман Густавович Лерхе, томский губернатор.
— Конечно, месье. Минуту, — почему я сразу не догадался звать хозяев на парижском наречии? Еврейские ростовщики, у которых умудрился наделать долгов генерал-майор, второго языка русского дворянства не ведали.
Вскоре дверь открылась, и мы с Артемкой, тащившим пакеты с подарками, смогли войти в небогатую, но чистенькую квартирку. Чтоб обнаружить, что она гораздо меньше, чем можно было ожидать от дома бывшего директора Санкт-Петербургского технологического института. И много беднее, чем приличествует генералу.
