«То, что случилось со мной, — невероятная вещь. Такого просто не может быть! Но оно есть! А потому нужно жить, раз выпал такой расклад… Карма, видать, такая! Один случай на миллион… Нет! На миллион миллионов, что так могло произойти… А может, так было изначально предначертано судьбой и это мой долг? Да, скорее всего, так и есть…» — решил про себя Андрей и стал проваливаться в трясину забытья. Он уже не играл — усталость пригибала свинцом, и немилосердно болело разбитое, начавшее опухать синевой лицо.
Клерф
Генерал Эрих фон Манштейн с мрачным напряжением смотрел на карту. И хотя разящие удары германских танковых клиньев разрезали союзные войска на две части, полностью оторвав англичан от главных сил французов, чувствовалось, что до победы еще далеко.
Дело было в тех приказах из Цоссена, штаба ОКХ, выражавшихся в постоянных приостановках танковых корпусов. И это имело объяснение — тупые штабные генералы так и не поняли гениального смысла блицкрига, рассекающих ударов во всю глубину вражеских войск, и теперь искусственно сдерживали атакующий прорыв танков, тем самым давая время подтянуться к ним отставшим пехотным дивизиям.
Вроде во благо — не дать возможности союзникам отсечь панцеры и занять территорию. Но, закрепляя пространство, командование сухопутными войсками теряло время — ведь противник тоже использовал эту заминку к своей пользе, мог без суматохи, более продуманно принять ответные контрмеры и начать перегруппировку войск.
Сейчас генерал хотел только одного — оказаться в ставке и прямо указать Гитлеру и начальнику генштаба ОКХ Гальдеру о недопустимости подобных заминок. Незачем сдерживать танки и мотопехоту, ведь фузилеры на своих двоих никогда не смогут за ними угнаться и тем более идти с ними вровень. Пусть танки продолжают рваться вперед, а задача пехоты — окружать и добивать рассеченные группировки войск французов и англичан.
Эрих Манштейн передернул плечами — генерала грызла обида. Именно его план лег в основу этого наступления. Он разработал этот блестящий блицкриг, будучи начальником штаба группы армий «А» — главной ударной силы вермахта в этой французской кампании. И что же?! Его, как шелудивого пса, завистники из ОКХ и ставки фюрера вышвырнули вон, дав под командование армейский корпус, формирование которого было только начато.
И теперь он здесь, в Люксембурге, а не на фронте, где решается судьба кампании. Это публичная пощечина, но тем самым завистники показали свою бездарность, не просто примазавшись к плану, но нагло присвоив его. Славу они, может, обретут, вот только истину вряд ли им удастся затушевать. А фюрер просто не разобрался…
Манштейн снова посмотрел на карту и вздохнул: вот если бы 22 года тому назад германские войска так же прорвали фронт французов на всю глубину, то не был бы подписан позорный версальский мир, Германия бы победила и не испытала веймарского лихолетья. Но тогда и он сам уже не смог бы гордиться этим великолепным планом, пусть и сквозь слезы глядя на развернутую перед собой карту.
«Фельзеннест»
«Мне надо сделать так, чтобы немцы сцепились с англичанами насмерть. Чем больше они пустят крови друг другу, тем лучше. Для меня, то есть нас, для Сталина и СССР, будет намного лучше. Еще бы пиндосов как-нибудь обессилить, ведь тогда они не смогут стать сверхдержавой и диктовать всему миру свои условия!» — Андрей мучительно размышлял над тем, что ему следует предпринять в роли фюрера.
Он чувствовал себя относительно хорошо после нескольких часов сна. Делами его не допекали — врач и адъютанты церберами стояли у дверей комнаты, где лежал их болящий вождь. А потому короткое время для раздумий надо было использовать плодотворно, ведь скоро повалят люди, всякие фашики, начнутся дела — ведь танки к Ла-Маншу вышли.
«Гитлер отдал стоп-приказ танкам и позволил англичанам унести ноги из Дюнкерка. Почему он это сделал? Да потому, что хотел с ними договориться о мире и вместе напасть на Советский Союз. В этом была его ошибка — англичанам быть с ним в одной упряжке не улыбалось, ведь они сами владели миром. Как же — первая морская держава, масса колоний, над империей никогда не заходит солнце. Даже позже, после бомбежек Ковентри и Лондона, Гитлер надеялся договориться, ведь не зря же Гесс летал к Черчиллю. Вот тут собака зарыта, и не одна…» — но додумать Андрею не дали.
Дверь тихонько отворилась, и на пороге появился Шмундт — лицо полковника имело озабоченное выражение.
— Мой фюрер, как вы себя чувствуете? Вы сможете подняться? — почти прошептал адъютант.
— Уже лучше, Шмундт, — сразу отозвался Андрей, понимая, что если за ним подсматривают, то давно видели его открытые глаза, ведь в комнатенке горел ночник, включенный камердинером.
— Мой фюрер, неожиданно прибыл фельдмаршал Геринг. Он уже знает о произошедшем с вами несчастье и ожидает с генералом Кейтелем. С ними генерал-майор Йодль для утреннего доклада. Согласно вашему распоряжению, — последние слова адъютант вымолвил как-то растерянно, с сочувствием взирая на лежащего перед ним Гитлера.
«Начинается», — пронеслось в голове, и Андрей тихо запаниковал. Он совершенно не знал, как одевался Гитлер. Вернее, как его облачали, или, может, он сам натягивал на себя свою «мышиную» униформу. А потому Родионов решил выбрать промежуточный вариант.
— Помогите мне одеться. Я еще плохо себя чувствую.
Адъютант принял просьбу как должное. И вместе с вошедшим слугой они принялись в четыре руки облачать «больного». Затем отвели в ванную, где на полочке заботливый доктор, мать его через коромысло, поставил стакан с какой-то бурдой.
— Мой фюрер, прополощите этим рот — раствор полностью заменит зубной порошок. У вас кровоточат разбитые десны, — врач чуть ли не насильно дал в руки емкость.
Деваться было некуда, и Родионов принялся полоскать рот. Приятного было мало, жидкость отдавала гадостью, но омерзения не вызывала. Покосившись на предупредительно приоткрытую дверь туалета, Андрей только мотнул головой — желания сходить туда он пока не испытывал.
А мозг в это время лихорадочно просчитывал варианты — «если этот боров, наци под вторым номером, уже здесь, то худо дело. Геринг явно пришел посмотреть на фюрера с одной целью — освободит ли тот для него место во главе Германии. Потому надо постараться вести себя предельно реалистично, с поправкой на обстоятельства».
Лондон
— Бригадир Николсон должен держать Кале насколько это возможно, — Уинстон Черчилль пыхнул сигарой, выпустив клуб дыма. Ситуация складывалась чертовски пренеприятная, но энергичный потомок герцогов Мальборо, несмотря на изрядную полноту, пока не видел в ней трагедии.
