-- В глаз искра попала! - пулеметчик осторожно поднял зудящее веко. - Нет, все нормально.
В это время Виктор уже бросил во тьму автомат и легко, по всем правилам спрыгнул на насыпь, обученно, по-кошачьи сжавшись тренированным телом. Отбежал от рельсов и опустился на траву, полежал, ожидая, пока поезд отойдет, хотя различить его уже не смогли бы и самые зоркие человечьи глаза. Сам он видел отчетливо, и легко нашел автомат. При этом его собственные очи мерцали мягким, фосфорическим светом, совершенно несвойственным нормальному человеку.
Теперь уже Франц Ханне, фельдфебель железнодорожной охраны, странствовал по милой Франции. Избегая патрулей и постов, Виктор предпочитал идти по ночам. Он был лишь слегка схож с убитым человеком на карточке, но и эти документы, вместе с блестящим немецким, могли помочь в крайнем случае. Впрочем, пока вышние силы миловали беглеца.
Некому было видеть, как ночами человеческая фигура легко взбиралась по голым телеграфным столбам и резала провода. Несколько связистов, срочно посланных их исправить, исчезли бесследно. Пока всполошившееся командование, подозревая в диверсиях маки, посылало войска прочесать местность, Виктор уже уходил далеко. Он забирался в дома под покровом темноты и воровал провизию, двигаясь совершенно бесшумно, словно профессиональный взломщик, и ни разу не разбудил хозяев. Днем он прятался где-нибудь под живой изгородью, смакуя добытые немудреные крестьянские деликатесы и местные вина. Беглец отъелся, пропала синева под глазами и нездоровая одутловатая бледность, но те, кто знал Виктора до войны, не поверили бы, вздумай он назвать себя. Иногда он гадал, что стало с этими немногими, и кто из них сейчас жив. Впрочем, он отгонял подобные мысли, после таких бывало полностью пропадала воля к жизни, не хотелось ни двигаться, ни есть, ни даже думать. Последнее пугало больше всего.
Примерно через две недели после побега, на рассвете, в плавающем над сырым асфальтом тумане, он увидел танковую колонну. Оливково-желтые, недавно выкрашенные в "Dunker Gelb"1 машины, изрисованные коричневым и зеленым, походили на громадных тропических лягушек в затянутом испарениями болоте. Виктор и сам не знал, почему именно такое сравнение пришло ему в голову. Только черно-белые кресты на бортах нарушали иллюзию. Танки стояли в ряд на обочине, поджидая чего-то, с погашенными фарами. В голове и хвосте колонны стучали зубами от сырости часовые. Следуя принципу сперва подумать, если можно, Виктор рассматривал колонну, мерцающим взглядом легко пронизывая туман.
Тень выросла из земли за спиной солдата у последнего танка. Парень не успел и пискнуть перехваченным горлом, когда штык-нож вошел ему слева между пятым и шестым ребром. Осторожно уложив мертвого, убийца скользнул под танк, потом змеей переполз под следующую машину. Под заросшим грязью брюхом последнего человек, дико спеша, одними пальцами отвернул крышку спускного отверстия бензобака и ловко отпрянул, когда прозрачная, дурно пахнущая струя ударила в землю рядом. Потом достал из кармана моток шпагата и тщательно намочил его в текущем бензине, привязал конец к выпускной горловине и пополз обратно. Часовой в голове колонны так ничего и не увидел, пока подожженный шпагат не прочертил огненную линию под машинами. Вспыхнула пропитанная горючим земля, и секунду спустя в наполовину опустошенных баках взорвались бензиновые пары. Часовой бросил винтовку и метнулся в придорожные кусты. Вовремя, как оказалось. Он успел отбежать и броситься наземь до того, как в горящих машинах начал рваться боекомплект.
В это время устроитель русской огненной потехи читал указатель на перекрестке, где значилось: "Арнхейм -56 км". От его серо-зеленого немецкого френча ощутимо разило бензином. Весь этот день Виктор был веселее обычного, и даже напевал себе под нос любимый романс "Вечерний звон". Закончив пение протяжным "И-и уж не-е я-а, а-а бу-удет о-он в разду-умье пе-еть ве-ечерний зво-он!", Виктор почесал отрастающие черные волосы на макушке и сказал тихонько: "Звони, не звони, а в брюхе-то пусто!"
Когда стемнело, бывший беглый, а ныне солдат на вражеской территории приглядел небольшую ферму. Дело осложнялось тем, что двор стерегла злющая черная пастушья овчарка. Виктор присел на краю поля, подальше от построек, сложил губы трубочкой и тихонько не то засвистел, не то зашептал что-то такое, отчего собака подняла голову, хотя и никак не могла услышать его, а потом повалилась на бок, подергала лапами и заснула мертвецким сном. Следом так же глубоко уснули хозяева в спальне. Заклинатель потер глаза пыльным рукавом, словно они болели. Когда Виктор убрал руку, в его глазницах таяло мягкое серебряное свечение.
В кладовой удалось прихватить консервов, ломоть отменной ветчины и немного хлеба. По хлебу Виктор скучал больше всего. Он закончил паковать рюкзак, собираясь уходить, но потом прислушался к чему-то и достал трофейный фонарик. Над большой корзиной, плотно закрытой крышкой, блеснула пара огоньков. Виктор улыбнулся, наклонившись поближе. На плетеной крышке сидел маленький серо-бурый крысенок, уставясь на нежданного гостя и смешно шевеля редкими усами. Виктор протянул свободную руку, и крысенок спокойно и ловко перебрался к нему на ладонь. Человек поднял руку повыше, разглядывая зверька.
- Эх ты, голохвостое племя! Если на земле когда-нибудь исчезнут люди, ею завладеют тараканы, вороны и вы, серые тварюшки-норушки. Хочешь со мной? - Крысенок водил голым хвостиком и норовил забраться в рукав. - Ну, нет, извини, я б и взял, да боюсь за твое здоровье. У меня самого век будет короче крысиного. Впрочем, ты иностранная крыса, не понимаешь по-русски? Иди, иди. - Он повторил это на французском и спустил маленькое существо на пол. - Может, еще увидимся.
За стеной затрещал мотоциклетный двигатель, стих, потом взвыл более мощный мотор, кто-то заговорил по-немецки. Виктор замер, подобравшись.
В приоткрытую дверь он увидел стоящего рядом немца в мотоциклетном плаще и шлеме. За ним во дворе виднелся мотоцикл с коляской, дальше темнела гора грузовика без огней. Второй, видимо, ушел будить хозяев - со стороны входа в дом доносилась приглушенная немецкая ругань и стук. Неизвестно, заподозрил ли что-то мотоциклист, или из осторожности захотел проверить дом, но он сделал несколько шагов к Виктору и вытянул шею, вглядываясь в проем.
О таких моментах говорят: "Думать некогда, отступать некуда". Виктор ударил не в меру любопытного ребром ладони в основание шеи, ломая хрящи гортани, двумя непомерно длинными прыжками достиг мотоцикла. Ключ зажигания в замке. Удар ногой по стартеру (так обозленный всадник пинает непослушного скакуна). Мотор застрелял, взревел, и Виктор вылетел на дорогу, пригнувшись в седле. Вслед ему щелкнуло несколько выстрелов, тогда он, перехватив болтающийся на спине автомат, опустошил полмагазина в сторону грузовика. Судя по истошным крикам, не промахнулся.
Забрызганный грязью серый "Цундапп" с выключенной фарой оставлял позади километр за километром отменного шоссе. Ветер бил в разгоряченное лицо и барабанил краем брезента на коляске. Боевой трофей нес Виктора к Арнхейму, хоть он и не знал этого.
Он не успел уехать далеко. Как видно, в грузовике была рация, и известие об угоне заставило зашевелиться посты на окрестных дорогах. Немцам никогда нельзя было отказать в четкости и оперативности действий. Двадцатью километрами спустя дорогу перегораживал полугусеничный тягач, смутно обрисованный первыми лучами рассвета. Виктор не стал поворачивать назад, прекрасно зная, что в спину ему плюнет огнем десяток стволов. Он снизил ход, когда темная человеческая фигура взмахнула кружком стоп-сигнала, но тут же вывернул газ и спрыгнул с мотоцикла, отлетел в сторону, сумев упасть на руки. Мотоцикл с булькающим ревом смел патрульного, ударился о гусеницу тягача и рухнул в кювет.
На этот раз удача отвернулась от партизана. При падении он услышал хруст, и острая, режущая боль спицей пронзила правую кисть. Почти теряя сознание, он бежал подальше от асфальта, уже не скрываясь, надеясь только на переполох в стане врага. Расчет почти оправдался. Почти, потому что вслед не стреляли. Но Виктор споткнулся, делая очередной шаг, и упал всем телом на горящую руку. Сознание взорвалось и исчезло.
Сон или явь, но долгое, долгое время спустя мягкое и приятно теплое коснулось его лба. В глазах кололо песком, но он упорно таращился вверх, пока не увидел чем-то некогда знакомое лицо. Зеркало, зеркало... Связано с зеркалом. Женщина отбросила со щеки каштановый локон и ласково, нараспев произнесла по-французски:
-- Меня зовут Клер. Друзья меня называют Клери...Все хорошо, вы у своих. Отдыхайте. Что?
Выговор ее походил на провансальский. Виктор закрыл глаза, показывая, что понимает, и не почувствовал боли. Тогда он бледно, благодарно улыбнулся и заснул.
