— Теперь припоминаю, — сказал Даниель. — Мы развели руками и оставили эту линию расследования.
— Арланк солгал, — объявил Тредер. — После того как его увели в цепях, я спросил себя: можно ли верить тому, что он говорил нам касательно золотаря? Я провёл собственное расследование и без особого труда установил истину: золотарь, лишившись лошади, не уехал из города, а перешёл работать к коллеге по цеху, и его каждую ночь можно видеть на берегу Флитской канавы. Вчера я его нашёл. Позвольте представить вам мистера Марша.
Речь была встречена овациями, звук которых, судя по виду мистера Марша, был ему совершенно непривычен.
— Давно хотел я задать вам один вопрос, мистер Марш, — сказал Орни. — Чего ради вас понесло в ту ночь с грузом в Суррей?
— Мне обещали заплатить, сэр, — отвечал мистер Марш.
— Кто?
— Люди в тех краях, которые иногда платят за ссаки.
— Кто они и где живут?
— Не знаю, сэр.
— Как вы можете не знать, если привозите им мочу, а они вам платят?
— Приезжаешь в полночь к определённому перекрёстку и завязываешь себе глаза. Как завязал, они выходят из укрытия и молча садятся рядом на козлы. Везут больше часа, то вверх, то вниз, то вправо, то влево — в общем, не пойми куда. Наконец где-то останавливаются и опорожняют бочку, а потом везут назад такими же кругалями. Когда повязку снимают, ты на прежнем месте, а на козлах лежит кошелёк с деньгами.
Некоторое время все молчали, обдумывая удивительный рассказ мистера Марша. Потом заговорил Исаак:
— Ваша лошадь убита. А что с вашей повозкой?
— Она по-прежнему в Суррее, сэр.
— Так съездим за ней и привезём её во Двор технологических искусств для починки и переделки, если, конечно, доктор Уотерхауз нам разрешит, — сказал Исаак. — У меня есть мысль.
Верфь Орни в Ротерхите. Утро 13 августа 1714
Даниель пришёл раньше большинства и теперь сидел на тюке брайдуэллской пакли. Место, чтобы ждать остальных членов клуба, было вполне подходящее. День выдался погожий, и хотя к полудню обещал сделаться жарким, сейчас платье Даниеля идеально годилось и для пригревающего солнышка, и для прохладного ветерка с реки. Впереди уходили в Темзу три смазанных жиром наклонных помоста. Они сгрузили своё бремя — царские корабли — и ждали новых проектов. Перед средним стоял один из корабельных мастеров Орни. На несколько мгновений он замер в полной неподвижности, и Даниель уже гадал, не случилось ли чего худого. Но тут мастер переступил с ноги на ногу, склонил голову набок и вновь застыл; простояв так секунд пять, он ссутулился и почти упёрся подбородком в грудь. Даниель понял, что мастер думает, и не просто блуждает мыслями, а работает. Как некоторые собирают корабли в бутылках, так этот человек собирал корабль у себя в черепной коробке; если бы Даниелю хватило выдержки просидеть тут несколько недель или месяцев, он бы увидел, как образ из головы корабела обретает материальную форму. Через год на нём будут плавать люди! Даниель восхищался таким чудом и завидовал мастеру. Не просто потому, что тот моложе, но потому, что он в тихом месте может без помех создавать что-то новое. По счастью или благодаря своим умениям, корабел сумел вписаться в историю куда более простую и приятную, чем та, в которой обречён фигурировать Даниель.
Так уютно было сидеть на пакле, наблюдая эту мизансцену, что Даниелю пришлось побороть отчётливый всплеск досады при звуке приближающейся повозки. Корабел — счастливец! — мог не обращать на неё внимания. Даниель не мог.
Повозка состояла из огромной грубой бочки, установленной поверх плоского ящика на колёсах. Полудохлой клячей управлял сгорбленный человечек. Выехав на середину верфи, он откинулся на спинку козел и уронил голову. Члены клуба начали появляться из разных уголков двора, где курили трубки, играли в кегли, болтали или разбирали свою чрезвычайно важную почту.
Когда мистер Марш — ибо это был он — оправился от усталости настолько, что смог открыть глаза и оглядеться, то увидел вокруг себя почти всех будущих истцов, с которыми встречался девять дней назад в клубе «Кит-Кэт». Недоставало лишь Кикина. Однако телохранитель русского был здесь, как и Сатурн. Они присели на корточки и принялись орудовать ломами. Другой мог бы возмутиться, что повозку разбирают прямо под ним, но мистера Марша, видимо, уже ничто не заботило. От плоского дна повозки оторвали несколько досок, и Сатурн, встав, положил их на основание рядом с бочкой, пока великан-телохранитель аккуратно вытаскивал из тайника контрабандный груз. В первый миг его легко было принять за свёрток с одеждой: затем он выпустил конечности, завозился и принялся высказывать недовольство. Телохранитель поставил его стоймя рядом с повозкой. Теперь стала видна голова господина Кикина без парика, шляпы, волос, с красными моргающими глазами; она изрыгала слова, от которых казаки заткнули бы уши и убежали домой к мамке. Откуда-то извлекли парик и нахлобучили Кикину на макушку. Тот выуживал из карманов множество разнообразных предметов: клочки бумаги, огрызки карандашей, компас, часы.
— Я надеюсь услышать длинный отчёт господина Кикина, — сказал мистер Тредер. — Разумеется, после того, как он успокоится и вспомнит о хороших манерах. А пока предлагаю заслушать мистера Марша.
— Ну, раз я здесь и жив, понятно, что всё получилось, — отвечал мистер Марш.
— Вы встретились средь ночи с загадочным персонажем? Вас с повязкой на глазах отвезли в место, где покупают мочу? Вы опорожнили бочку, вернулись на уединённый перекрёсток, получили деньги и уехали восвояси? — спрашивал Тредер. Марш на каждый вопрос отвечал величественным кивком.
— Отлично, — сказал Даниель Уотерхауз. — Тогда, как мы договаривались, лошадь ваша, можете возвращаться к своему ремеслу. Мы лишь просим никому не говорить о событиях этой ночи.
— Ладно, хозяин. — Мистер Марш чуть заметно возвёл очи горё: таким образом, он давал понять, что проболтаться хоть кому-нибудь в христианском мире для него равносильно самоубийству. Затем, несмотря на усталость, он тронул вожжи и принялся увеличивать расстояние между собой и безумным клубом так быстро, как только могла бежать его новая упряжная.
Мистер Орни расстелил крупномасштабную карту Суррея на столе, где обычно лежали корабельные планы. Кикин, которого всё ещё немного пошатывало, начал раскладывать клочки бумаги в некой загадочной последовательности, между делом прихлёбывая пиво из чего-то вроде глиняной супницы. Ветер сдувал обрывки; принесли камни. Кикин положил на карту компас. Три натурфилософа отметили, что Орни — прилежный в любой мелочи — развернул карту так, чтобы её север совпадал с направлением магнитной стрелки.
Когда Кикин вновь обрёл способность говорить по-человечески, он без приветствий, жалоб и других предисловий объявил: «Мы двинулись отсюда». Затем он пристроил камешек на перекрёсток в Суррее чуть в стороне от Лондонского тракта и продолжил:
— Дальше мы ехали на юго-восток по хорошей дороге…
— Так вы могли видеть компас в темноте? — спросил Орни.
— Фосфорная краска, изготовленная фрайгерром фон Лейбницем и нанесённая на картушку мистером Хокстоном, светила мне в лицо, как полная луна. Я видел, что мы едем на юго-восток по хорошей дороге — почти наверняка по этой. Я насчитал… э… — тут Кикин сверился со своими бумажками, -…семьдесят восемь оборотов колеса.
(Ньютон предложил, а Сатурн изготовил небольшое устройство, которое щёлкало всякий раз, как колесо совершало полный оборот.)
— Тысяча тридцать футов, — умножил в голове Ньютон; все они помнили наизусть окружность конкретного колеса.
Орни и на этот случай кое-что предусмотрел: он вытащил полоску бумаги, размеченную штрихами с отметками: 50, 100, 200 и так далее. То была масштабная линейка не в футах, фарлонгах или милях, а в оборотах колеса золотарской повозки мистера Марша. Поворачивая её вдоль нарисованной дороги (которая шла не совсем прямо), он нашёл приблизительно на восьмой отметке следующий перекрёсток.
— Наверное, этот, — сказал Кикин, проглядывая ворох кириллических черкушек. — Да, пятьдесят щелчков на запад-юго-запад, затем поворот и дальше почти прямо на юг… ещё триста тридцать щелчков спустя мы въехали на каменный мост.
Пришлось повторить часть шагов в обратном порядке и долго скрести в затылках, поскольку не ясно было, по какой из нескольких возможных дорог ехала повозка; наконец Лейбниц нашёл мост, положение которого увязывалось с данными Кикина, и дальше стали отсчитывать от него.
Всего Кикин отметил больше двадцати поворотов, три моста, хорошие и дурные отрезки дорог, а также отдельные холмы, деревни, громкоголосых псов и болотистые участки. По мере того как на карту выкладывались всё новые камешки, обозначавшие повороты, становилось ясно, что неведомый человек на козлах кружил намеренно. Наконец он приехал в какое-то место, где, по словам Кикина, воняло нашатырём. Здесь бочку опорожнили. Назад повозка с мистером Маршем и его контрабандным пассажиром двигалась по другой, не менее сложной траектории. Дабы согласовать данные о пути туда и пути обратно, так чтобы совпали начальные и конечные точки, не вступая при этом в слишком уж грубое противоречие с указанным на карте положением мостов, холмов и прочая, потребовалось вдвое больше времени, чем на саму поездку. То и дело обсуждение переходило в длинные споры о применимости евклидовой геометрии и природе абсолютного пространства, в которые Ньютон и Лейбниц вступали с излишним рвением; тогда Даниелю приходилось вмешиваться и накладывать запрет на метафизику. Выражались сомнения в точности наблюдений, от которых господин Кикин отбивался всё менее и менее пылко; вскоре после полудня он уснул на сложенной грузовой сетке. Возникали клики и расколы внутри клик, заключались и распадались союзы, перебежчиков клеймили позором, а те заявляли, что неотступно следуют велениям истины.
