Возможно, кому-то покажется нелепым, что для подавления восстания заключенных, имевших одну винтовку на восьмерых, проводят такие серьезные приготовления, но только не мне. Переоценить противника плохо, но избави боже его недооценить!
— Антон, тормозни, — приказал я водителю, а когда машина остановилась, открыл дверцу и громко спросил: — Бойцы, кто у вас главный?
— Терентьев, комбриг, — отозвался кто-то, а еще один из красноармейцев поприветствовал:
— Здравия желаю, товарищ Аксенов.
О, этих ребят я хорошо знаю. Можно сказать — однополчане. Вышел из машины, и пока отыскал Терентьева, ладонь заболела от крепких рукопожатий.
Командир бригады устроился на возвышенности, рассматривая монастырь в бинокль, благо, что стена здесь не очень высокая.
— Высокой начальство пожаловало, — поприветствовал меня комбриг. — Раз приехало, будет руководить!
— Ага, — поддержал я Терентьева. — Сейчас начну руками водить. Скажите лучше, что вы в биноклю-то углядели, товарищ комбриг?
Терентьев стал серьезным.
— Пулемет на колокольне, как я и думал. На стенах никого нет, но внутри, в зданиях, расположились стрелки — стволы бликуют. Видимо, будут ждать, чтобы мы вошли внутрь, тогда и стрельбу откроют. Парламентеров станем отправлять?
— А надо? — поинтересовался я.
У меня с некоторых пор при слове «парламентер» начинала болеть раздробленная лопатка, и принимались зудеть шрамы. И винить некого — сам дурак.
— А как прикажете, товарищ начальник губчека, так и сделаем, — пожал плечами Терентьев. — Здесь не Соловки, здания из кирпича, не из камня. Снарядов у меня по десять ящиков на ствол. За пару часов из обители сплошные руины сделаю.
— Ясно, — вздохнул я. Посмотрев на комбрига, спросил: — Белую тряпку найдете?
— Вона как, — присвистнул комбриг. Повернувшись к подчиненным, приказал — Мигом белый флаг сделать!
Пока красноармейцы сооружали флаг, удивленно спросил:
— Неужели людей жалко? А я-то считал, что чекисты — люди железные.
— Людей-то чего жалеть? — пожал я плечами. — Этих побьют, бабы новых нарожают. Мне монастыря жалко. Вот, расхреначите вы, на хрен, святую обитель, а она историческим памятником окажется, нас с вами в вандалы запишут.
— М-да, товарищ начальник губчека, шуточки у вас, — покрутил головой Терентьев. — Я же вас знаю, человек вы смелый, но зачем самому башку подставлять? Неужели не страшно?
— Страшно, — кивнул я, забирая у красноармейца белый флаг. — Знали бы вы, как мне страшно. Но придется.
[1] Теперь Калевала.
Глава 3. Выбор, сделанный за других
Говорят, снаряд в одну воронку дважды не попадает. Стало быть, не должны меня подстрелить во второй раз. Но на самом-то деле и снаряды в одну воронку влетают, и парламентеры, вроде меня, пулю схлопотать могут. Как пойдет.
Вообще-то, начальникам моего уровня, самим отправляться на переговоры с противником нельзя. Для этого существуют младшие офицеры. А уж лицам, имевшим генеральское звание, самим идти договариваться с заключенными — нонсенс. В принципе, за одно это вышестоящее начальство должно меня разжаловать, и отправить на должность младшего милиционера куда-нибудь на Колыму, или Северный Сахалин. Впрочем, на Сахалин можно и уполномоченным ВЧК отправить, собирать сведения о японцах, обитающих покамест на Южном Сахалине.
Но все мудрые мысли ко мне пришли, когда я уже шел по направлению к обители, некогда святой, а ныне пребывавшей в статусе фильтрационного лагеря, и поворачивать назад уже невозможно.
Помахивая белым флагом и уверяя себя, что мне ни капельки не страшно (ну, разве, совсем чуть-чуть), я подошел к воротам обители и крикнул:
— Граждане! Моя фамилия Аксенов. Я являюсь начальником Архангельского губчека. У вас есть десять минут, чтобы выйти и сложить оружие. В случае сдачи обещаю тщательное разбирательство. Даю слово, что виновники беззакония в отношении вас понесут наказание по всей строгости революционных законов. — Немного подумал, и добавил: — Даю слово, что никто из невиновных не будет наказан. Виновникам мятежа жизнь обещать не стану, но смертью грозить не буду. Сначала разбирательство и следствие. — Кажется, пока в меня не стреляют, внимательно слушают. Уже хорошо. — Десять минут истекут, как только услышите сигнал. Из ворот выходить с поднятыми руками, оружие складывать аккуратно, в кучу не бросать. Нам еще с этим оружием Украину от поляков освобождать.
— Эй, чекист, — услышал я громкий, даже сказал бы «командный», голос из-за ворот.
— Эйкать и тыкать будете в другом месте, — огрызнулся я. — Ко мне обращаться — гражданин начальник губчека.
За воротами зашушукались, и другой голос, тоже командирский, но уже более интеллигентный, с легкой насмешкой спросил:
— Гражданин начальник губчека, а как мы десять минут отсчитывать станем? Часов у нас нет.
— Если офицер не умеет определять время по внутренним часам, место ему в ассенизационном обозе, — так же насмешливо отозвался я, потом спросил: — Судя по ехидным репликам, сдаваться вы не желаете? Что ж, воля ваша. Итак, повторяю — после сигнала жду ровно десять минут. Если просрочите минуту — не обижайтесь, но во второй раз в плен брать не станем.
— Э, подождите, гражданин начальник губчека, — заволновался интеллигент с командирским голосом. — Сигналом что станет?
— Услышите, — усмехнулся я.
Повернувшись, пошел к своим. Пока шел, думал не о том, что могут убить, а о том, что, если получу выстрел в спину или в затылок, будет очень обидно умирать. Хотя, какая разница?
Пока шел эти восемьсот метров или километр, два раза покрывался холодным потом, раза три хотелось ускорить шаг, а то и просто рвануть бегом, но выдержал характер. Дошел.
Встречавший меня командир бригады Терентьев покачал головой:
— Эх, товарищ начальник губчека, ничему-то вас жизнь не учит. — Поймав мой удивленный взгляд, хмыкнул: — Мне Спешилов про ваши шрамы рассказывал.
— Так у кого их сейчас нет, шрамов-то? — попытался я улыбнуться замерзшими, несмотря на теплый май, губами.
— Владимир Иванович, там местное население явилось, — кивнул комбриг куда-то в сторону Холмогор. — Я целый батальон выдвинул, чтобы не пускать, так все равно лезут и лезут.
Ну как же у нас без зевак? Без зевак в нашем деле никуда. И плевать уважаемым горожанам, что здесь может развернуться бой, плевать, что надо бы копаться на огородах, сажать картошку и прочее, так нет же, сползлись, чтобы поглазеть — а что тут интересного происходит? Правда, могло еще и так статься, что среди горожан есть знакомые и родственники задержанных. Я, в свое время, давал команду не отправлять в Холмогоры здешних уроженцев, но все могло быть. Да и родня у местных повсюду.
— Скомандуйте, чтобы поверх голов пару залпов дали, — посоветовал я.
Чтобы разогнать праздношатающихся бездельников лучше стрелять сразу по толпе, так надежнее, но это чересчур.
Терентьев кивнул, и один из его порученцев помчался исполнять приказ. Дождавшись, пока со стороны города не донесутся винтовочные залпы, послышатся ругательства и визг убегающей толпы (не исключено, что кого-нибудь затопчут, но за это я ответственности не несу!), сказал:
— Сигнальте, товарищ комбриг.
Трехдюймовая полевая пушка «просигналила» так, что со звонницы донесся крик боли, во все стороны полетели щепки, куски ограждения и, похоже, тело пулеметчика. Одновременно послышался глухой звон колокола, в который угодил осколок.
Я смотрел на циферблат наградных часов, досадуя, что стрелки идут чересчур медленно. Но через шесть минут из ворот начали выходить заключенные в серых шинелях, с поднятыми руками. Красноармейцы быстро отводили их в сторону, а уже там расставляли в шеренги и брали на прицел.
Последними вышли люди с оружием, в основном, в офицерской форме. Этих мы уводили в другую сторону.
Когда заключенных вывели и взяли под охрану, в монастырь отправили две роты красноармейцев, дав им задание прочесать все здания, осмотреть подвалы, собрать трупы и оружие.
